Сирия сегодня стоит перед зеркалом истории — и отражение в этом зеркале пугающе неопределенно. Страна, которую десятилетиями знали через призму диктатуры, войны и чужих интересов, вступает в фазу политического эксперимента, не имеющего аналогов на Ближнем Востоке со времен послевоенных государственных реконструкций XX века. 5 октября станет датой, которую уже вписывают в хроники: выборы нового парламента — первых после падения режима Башара Асада. Но это не просто голосование. Это проверка на жизнеспособность нового сирийского проекта, где сама идея государства сшивается заново из разорванных тканей общества, территорий и идентичностей.
Парадокс момента в том, что переходный процесс здесь не о свободе лозунгов, а о холодном расчете. Временный президент Ахмад аш Шараа сознательно отказался от риторики и символики, сделав ставку на силовую централизацию власти при одновременной децентрализации сервисов, на формирование гибкой, но жесткой модели управления. В этой архитектуре Турции отведена ключевая роль — единственного соседа, способного одновременно закрыть вопросы безопасности, торговли, логистики и энергетики.
По форме это напоминает хирургическую реконструкцию — швы накладываются прямо на пульсирующую артерию. По сути — это попытка превратить хаос в управляемую систему, где вооруженные группировки должны раствориться в государстве, а не поглотить его. И даже сама процедура выборов — косвенная, с правом президента назначать треть депутатов — стала предметом ожесточенных споров о легитимности и инклюзивности. Но именно эта модель уже закреплена в переходной конституционной архитектуре и подтверждена официальными анонсами.
Сирия балансирует на грани эксперимента, где ставка сделана не на красивую оболочку, а на возможность удержать страну в едином контуре. Успех или провал этого проекта определит не только будущее Дамаска, но и траекторию всего региона.
Политическая рамка: как устроены октябрьские выборы и зачем Дамаску управляемая трансформация
Юридическая конструкция проста и жестка: 210 мандатов, из них две трети распределяются через многоступенчатые коллегии выборщиков, а треть назначает глава государства. Подобный дизайн объясняют тем, что прямые выборы при незакрытых конфликтах и разноскоростном восстановлении институтов воспроизводили бы силу полевых командиров и спойлеров, а не политическую волю граждан. Возражения очевидны: неопределенные критерии допуска и «квота технократов» под президентской подписью выглядят как инструмент точечной фильтрации. Но именно эта конструкция — компромисс между риском распада и потребностью вывести страну из многолетнего «военного федерализма» вооруженных анклавов. Критики сравнивают ее с прежней «суперпрезидентской» моделью; сторонники отвечают, что срок мандата ограничен переходным периодом, а полномочия Ассамблеи ужаты, чтобы не допустить институционального коллапса до финальной конституции. В любом случае — это измеряемая реальность, зафиксированная в публичных разъяснениях и новостных лентах.
Наследие войны в цифрах: демография, образование, инфраструктура, экономика
Голосование приходит в страну с изломанной демографией и с социальными метриками, которые любой Минфин назвал бы «тревожной сводкой». По оценкам ООН, Сирия остается крупнейшим в мире кейсом по переселению: сотни тысяч нуждаются в переселении, миллионы — в базовой защите и услугах. Образовательный удар виден особенно ясно: более 2,45 млн детей — вне школы, свыше 1 млн — под риском окончательного выпадения из системы, более 7 тыс. школьных зданий — разрушены или повреждены. Это не абстрактные проценты, это будущая производительность труда и горизонты роста, которые исчезают на наших глазах.
К этому добавляется тяжелое землетрясение 2023 года, нанесшее ущерб на 5,1 млрд долл. (около 10% довоенного ВВП): эпицентром разрушения стали Алеппо и Идлиб. Именно поэтому гуманитарная логистика через северные коридоры и восстановление мостов снабжения — не второсортная тема, а «кислородная маска» для всей экономики.
Сельское хозяйство — еще одна болевая точка. После двух слабых сезонов страна вошла в 2025 год с жесткой засухой: FAO оценивает вал зерна в 1,2 млн тонн — более чем на 60% ниже среднего уровня, с выпадением осадков на 50% ниже нормы. Это означает прямую зависимость от импорта и давление на платежный баланс в момент, когда бюджеты только учатся жить без ренты войны.
Нефтегаз — нерв системы. Довоенные 380–400 тыс. б/с превратились в 30–60 тыс. б/с в пиковые годы деградации. Структурная проблема — география: основная ресурсная база на северо-востоке долго находилась вне контроля центра. В сентябре 2025 Сирия впервые за 14 лет отгрузила партию в 600 тыс. баррелей из Тартуса — сам по себе символический факт и одновременно тест: сможет ли экономика обналичивать сырьевую ренту без возвращения в санкционную ловушку.
Безопасность: от «военного федерализма» к единому контуру
Территориального халифата ИГ нет, но угроза как феномен — эволюционировала: гибридная сеть, автономные ячейки, ставка на тюремные лагеря и «низовые» атаки. Это требует централизованного планирования и единого командования — того самого, на чем настаивает Дамаск. Параллельно Вашингтон перестраивает присутствие: публично обсуждается консолидация баз и сокращение контингента. Любая ошибка в этом балансе имеет прямой экстерналитет: недодавили — получаем новый виток подрывной активности; передавили не на тех — стимулируем подпольную рекрутинг-сеть.
Отдельная плоскость — СДС/ДААНЕС. По турецкому праву ядро СДС — PYD/YPG — рассматривается как филиал PKK; сам PKK — террористическая организация по спискам США и ЕС. Это не вопрос «терминологии», а юридической архитектуры региональной безопасности: Анкара исходит из тождества кадровых, идеологических и логистических связей YPG с PKK и требует их разоружения/интеграции. В логике Дамаска это полностью совпадает с требованием единой монополии на насилие.
Север — это еще и турецкий фактор в чистом виде. Анкара за последние годы провела четыре ключевые операции (Euphrates Shield, Olive Branch, Peace Spring, Spring Shield), сформировала буфер и прямо связывает любую экономическую нормализацию с демонтажом вооруженного крыла в курдских районах. Когда временное правительство Сирии в марте согласовало дорожную карту по интеграции СДС, а затем ужесточило условия, Турция синхронизировала повестку: «разоружение, деполитизация, встраивание». И это — не декларации, а официальные позиции, озвученные на уровне МИД.
С юга добавляется еще один сложный контур: кризис в общинах dürzilər в Эс-Сувейде, столкновения с бедуинскими формированиями, эпизоды прямого израильского вмешательства. Июльские удары по Дамаску показали, до какой степени низка толерантность Израиля к силовым сценариям вблизи границы; сейчас при посредничестве США обсуждается «деэскалационный модуль» — взаимные паузы в перемещении тяжелых сил и прекращение ударов. Это циничная, но реалистичная математика: убрать на время из уравнения те факторы, которые гарантированно взрывают политическую траекторию.
Турция как опорный якорь: от безопасности к экономике
Парадокс в том, что страна, долго поддерживавшая антиасадовский спектр, в новой реальности стала главным архитектором «вшивания» Сирии обратно в региональные цепочки. Юридический фундамент этому сближению — не только прагматика 2025 года, но и старые документы, включая Аданское соглашение 1998 года о совместной борьбе с PKK. На практике это — общий язык про границу, общие процедуры про недопущение вооруженных структур вне государства и вернувшийся формат «горячей линии» по тактике на местности.
Экономический вектор уже дает осязаемые цифры. В 2010 товарооборот достигал 2,3 млрд долл., затем рухнул до ~0,5 млрд; в 2025-м, на фоне нормализации, двусторонняя торговля ускорилась — только за семь месяцев оборот приблизился к уровню всего 2024 года. Параллельно идут договоренности о восстановлении железнодорожных связей (Газиантеп — Алеппо), перезапуске автологистики и авиасообщения (SunExpress и дальнейшие шаги), а также о прямом участии турецких компаний в инфраструктурном восстановлении — от аэропортов до мостов и дорог. Это не «планы на бумаге»: меморандумы подшиваются к ленте поставок, а грузовые потоки через северные переходы уже фиксируются гуманитарными и логистическими кластерами ООН.
Самый заметный прорыв — энергетика. Турция выступает узлом и страховщиком транзита, Азербайджан — ресурсным плечом: после согласований в июле-августе стартовали поставки природного газа в Сирию по коридору через Килис, с целевым объемом до 2 млрд кубометров в год на первом этапе. Для Сирии это означает «подсветить» электростанции суммарной мощностью порядка 1,2 ГВт и снизить дефицит на уровне домохозяйств и промышленности. Это редкий случай, когда геополитика и энергетика сходятся не в конфликтной, а в кооперационной точке.
Энергетика и сырье: как включить «сердце» без рецидива санкций
Два ограничения лежат на поверхности. Первое — структурный спад добычи: довоенные 380–400 тыс. б/с против нынешней низкой базы. Второе — санкционный режим и комплаенс поставщиков. Частичное снятие американских ограничений и «зеленый коридор» для сделок в энергетике после смены власти облегчает вход международного трейдинга, но не отменяет требований к прозрачности операций и бенефициарам. Поэтому повторная отгрузка сирийской нефти из Тартуса — это не только валюта и бюджет, это еще и проверка на дисциплину: будет ли реестр контрактов чистым, сохраним ли окно возможностей.
Параллельно нужен аграрный контрциклический пакет: ускоренная доставка семян и удобрений, субсидированная техника под орошение, страхование рисков — во избежание третьего провального сезона. Эти вещи уже прописаны в гуманитарных приоритетах и планировании, но их надо привязать к бюджету и к логистическим коридорам. Здесь синергия с Турцией — критична: транзит, сервисное обслуживание, доступ к рынкам.
Южный узел: как «пакт Эс-Сувейды» может закрыть уязвимость
Южная дуга — это политическая физика тонких материй. Протестный потенциал в Эс-Сувейде проявлялся еще в 2023 году; в 2025-м все обострилось до столкновений с участием бедуинских групп, на фоне чего Израиль нанес удары по объектам в Дамаске, демонстрируя «нулевой порог» к угрозам у границы. Рецепт здесь — меньше идеологии, больше контрактных гарантий: отдельный протокол к общенациональному соглашению (условно «пакт Эс-Сувейды»), где фиксируются локальная полиция, квоты представительства и жесткий запрет на параллельные вооруженные структуры — все это при полной интеграции в министерства и при внешнем мониторинге. Это ровно та ситуация, где холодный расчет важнее громких слов.
Курдский вопрос: от разоружения к избирательной реинтеграции
СДС и связанные с ними структуры в северо-востоке — ключевой стресс-тест единой государственности. Турция прямо говорит: YPG/PYD = PKK по сути и практике, и любая «особая автономия» — это лазейка для рецидива терроризма. Дамаск синхронизируется с этой линией. Рабочий путь — трехступенчатая схема: массовая сдача оружия под амнистию за неотягощающие преступления; жесткий отбор кадров для госслужбы и силовых ведомств с проверкой по базам; ликвидация параллельных «внутренних сил» и перевод допущенных бывших бойцов в учебные центры Минобороны и МВД. Для тех, кто отказывается — контртеррористическая модель с приоритетом спецмероприятий и адресного давления на логистику. Такой дизайн уже обсуждается в публичном пространстве, включая тезис об интеграции вооруженных формирований в государственные институты.
Но одной угрозой дело не ограничивается: лагеря с тысячами бывших боевиков ИГ — это перманентный риск прорыва. Здесь необходим тандем с США и европейцами по репатриации/судам и по содержанию оставшихся — иначе любая реформа СДС окажется на зыбком фундаменте. Исследовательские центры предупреждают: ИГ как сеть живет дольше, чем любая территория.
Совместные проекты Сирии и Турции: энергетика, транспорт, оборона, гуманитарная логистика
Сирийско-турецкое сближение в последние месяцы стало не столько дипломатическим жестом, сколько практическим строительством нового регионального порядка. Между Анкарой и Дамаском формируется не союз в классическом понимании, а скорее плотная «сетчатая интеграция» — набор параллельных проектов, каждый из которых решает острую проблему на земле.
Энергетика
Главный и самый заметный пример — газовые поставки. Турция, являясь транзитным узлом для азербайджанского газа, согласилась открыть ветвь для Сирии через Килис. Речь идет о первых объемах до 2 миллиардов кубометров в год, которые позволят запитать электростанции суммарной мощностью около 1,2 ГВт. Для Сирии, где в ряде провинций электричество подается всего по несколько часов в сутки, это не просто экономический фактор — это вопрос базовой легитимности власти.
Отдельно обсуждается участие турецких и азербайджанских компаний в модернизации нефтеперерабатывающих мощностей в Хомсе. Задача проста: увеличить выход бензина и дизеля, сократив зависимость от контрабандных поставок. В перспективе именно Турция может стать главным каналом экспорта сирийской нефти, если удастся обойти санкционные риски и встроить сделки в «серые» логистические цепочки, где уже работают региональные трейдеры.
Транспорт и инфраструктура
Восстановление транспортных артерий — еще один фронт. На первом плане железнодорожное сообщение Газиантеп–Алеппо. Эта линия когда-то была символом региональной связности, а после войны оказалась разорвана. Ее реконструкция открывает перспективу не только для пассажирских перевозок, но и для контейнерных потоков — особенно в связке с проектами Китая по сухопутному транзиту.
Дороги северных провинций планируется восстанавливать за счет турецких подрядчиков. Это выгодно и Анкаре, и Дамаску: Турция получает контракты и контроль качества, а Сирия — быстрый доступ к строительным ресурсам и механизированной технике, которой у нее нет в достатке.
В авиации готовится перезапуск рейсов SunExpress между турецкими городами и Дамаском, а затем и к Алеппо. Для миллионов сирийских переселенцев в Турции это вопрос прямого сообщения с родиной.
Оборона и безопасность
Здесь рамка более сложная. Турция четко заявляет: вооруженное крыло курдских формирований — это угроза национальной безопасности. Сирия с этим соглашается, но интересы расходятся в деталях: Дамаск хочет интегрировать часть бойцов в национальные силы, а Анкара настаивает на жестком разоружении. В качестве компромисса обсуждается создание смешанных батальонов, подчиненных сирийскому Минобороны, но проходящих подготовку по турецким программам. Это не просто символика — Турция фактически предлагает передать часть своего опыта по борьбе с партизанскими структурами в условиях городской среды.
Гуманитарная логистика
После землетрясения 2023 года Турция стала ключевым каналом доставки помощи в северные провинции Сирии. Сейчас этот опыт используется для более системных задач: доставка медикаментов, оборудования для больниц, учебных материалов. Турецкий Красный Полумесяц, совместно с сирийскими министерствами, разворачивает программы на стыке гуманитарного и социального восстановления.
Структура «асимметричного унитарного государства»
Ахмад аш Шараа стоит перед выбором: сохранить иллюзию децентрализации или собрать страну в жесткий унитарный каркас. На практике формируется третий путь — асимметричный унитаризм. Это модель, где:
- Центр контролирует армию, внешнюю политику и финансовую систему.
- Регионы получают ограниченные полномочия в полиции, образовании и коммунальной сфере.
- Для ключевых меньшинств (друзов, алавитов, христиан) создаются специальные квоты в парламенте и правительстве.
- Любые вооруженные структуры, кроме армии и полиции, ликвидируются или интегрируются.
Такой формат не равен федерализму и не децентрализации в западном понимании. Это скорее гибридная конструкция, позволяющая минимизировать риски сепаратизма, сохранив видимость включения общин в политический процесс.
Пошаговый план на 12–18 месяцев
Чтобы эта архитектура заработала, Шараа и его окружению нужен четкий календарь.
- Октябрь 2025 — парламентские выборы. Режим получает политическую рамку.
- Ноябрь–декабрь 2025 — энергетический пакет. Запуск поставок газа, подключение первых станций.
- Январь 2026 — инфраструктура. Открытие участка железной дороги Алеппо–Газиантеп, перезапуск рейсов SunExpress.
- Весна 2026 — безопасность. Начало интеграции курдских формирований в общенациональные структуры, под наблюдением Турции.
- Лето 2026 — социальный блок. Запуск программы по восстановлению школ и больниц, совместно с турецкими и азербайджанскими фондами.
- Осень 2026 — новая конституция. Провозглашение «асимметричного унитарного государства» с фиксированными квотами и ограниченной автономией регионов.
KPI новой государственности
Успех этого курса можно измерять конкретными показателями.
- Энергетика. Не менее 12 часов электроэнергии в сутки в городах, подключенных к новым источникам.
- Экономика. Рост товарооборота с Турцией до уровня не менее 2 млрд долларов в год.
- Социальная сфера. Возврат в школы не менее 500 тысяч детей за первый учебный год.
- Безопасность. Ликвидация всех вооруженных формирований вне армии и полиции к концу 2026 года.
- Политика. Сохранение парламентской коалиции без крупных этнических мятежей в течение первых двух лет.
Как Шараа может избежать возврата к старым порокам системы
Главная угроза для новой Сирии — это рецидив «семейной диктатуры» образца Асада. Чтобы этого не произошло, Шараа должен держать баланс между жесткой вертикалью и управляемой инклюзивностью. Турция в этом смысле выступает гарантом: Анкаре выгодно, чтобы Сирия не превратилась ни в новый Ирак, ни в новый Ливан.
Ключевой ресурс Шараа — умение договариваться без потери лица. Он уже доказал, что способен вести переговоры и с Турцией, и с США, и даже с Израилем, сохраняя пространство для маневра. Если он сумеет превратить вынужденную централизацию в рациональную государственность, это будет первым за десятилетия случаем, когда Сирия из «полемики разрушения» выходит к логике созидания.
Сирия сегодня похожа на сосуд, в котором после долгих лет войны и хаоса смешались противоречивые токи: кровь прошлого, ожоги настоящего и кристаллы будущего. Ахмад аш Шараа оказался в положении хирурга, которому досталось тело, разрезанное на части, но при этом ещё живое. Его главная задача — не только сшить раны, но и восстановить дыхание страны.
Внутри Сирии всё еще гремят эхо войны — вспышки насилия, этнические противоречия, политическая усталость общества. Но одновременно появляются контуры новой государственности: парламент пусть и непрямой, но все же избранный; первые совместные проекты с Турцией; газовые станции, которые вернут свет в сирийские дома; дороги, что снова свяжут Алеппо с Газиантепом; школы, где дети вернутся за парты. Всё это выглядит хрупко, но именно в хрупкости заключена главная надежда.
Турция, ставшая ключевым партнером, выполняет роль якоря и гаранта — не только в военной плоскости, но и в экономике, логистике, гуманитарной сфере. И здесь заложена важная аллегория: если в 2010-е годы Анкара и Дамаск оказались по разные стороны фронта, то в середине 2020-х именно Анкара может стать тем плечом, которое удержит Сирию от падения в пропасть.
Сложнейший вопрос — курдский. СДС и связанные с ними структуры могут стать либо детонатором новой войны, либо кирпичом в новой архитектуре Сирии. От того, удастся ли их интегрировать без уступок сепаратизму, зависит судьба всей конструкции. Шараа делает ставку на асимметричный унитаризм — модель, где государство едино, но учитывает специфику общин. Это не западный федерализм и не восточный деспотизм, а попытка выстроить сирийскую формулу будущего.
Опасности колоссальны: Израиль, готовый вмешиваться в любой момент; США, чья политика в Сирии зыбка и ситуативна; Иран, не желающий терять рычагов; Россия, которая балансирует между сохранением влияния и новыми договоренностями. Но именно в этой турбулентности открывается шанс.
Если Сирия сумеет превратить вынужденное выживание в стратегию развития, если парламентские выборы 5 октября станут началом легитимного процесса, если энергетика и транспорт заработают, если дети вернутся в школы, а армия станет единственной силой на земле, то страна впервые за десятилетия выйдет из порочного круга.
Сирия стоит на перекрестке: в одном направлении — хаос, в другом — новая реальность, где государство перестанет быть ареной для чужих игр. И здесь решающую роль играет фигура Ахмада аш Шараа. Его симпатия к Турции, его холодный расчет, его готовность к переговорам и одновременно к жесткости могут сделать его архитектором новой Сирии.
В конце концов, история редко даёт второй шанс. Для Сирии этот шанс наступил именно сейчас. Вопрос лишь в том, сумеет ли он превратить хрупкое настоящее в прочное будущее.