Термин «гибридная война» (англ. hybrid warfare) вошел в широкий оборот во второй половине 2000-х – начале 2010-х годов. Под ним понимают новый способ ведения боевых действий, при котором классические военные операции сочетаются с неконвенциональными инструментами давления на государство и общество противника. Это не только удары вооруженных сил, но и кибератаки, экономический саботаж, манипуляция общественным мнением, дезинформационные кампании, а также поддержка сепаратистских или иных антиправительственных движений.
Сегодня понятие «гибридная война» и производные от него термины («гибридные угрозы», «гибридные атаки») активно используются в политической риторике, аналитике и журналистике. Ими описывают практически все формы враждебных действий, которые не переходят в открытую военную агрессию. В то же время многие эксперты указывают на расплывчатость формулировок, что позволяет использовать этот термин слишком широко, иногда — в чисто пропагандистских целях.
Как возникла концепция «гибридной войны»
Одним из первых в современном смысле термин применил генерал-лейтенант морской пехоты США Джеймс Мэттис. В сентябре 2005 года на оборонном форуме он представил доклад, а вскоре вместе с подполковником Фрэнком Хоффманом опубликовал статью Future Warfare: The Rise of Hybrid Wars. Позднее Хоффман развил эту концепцию в ряде публикаций и книг, уточняя ее через анализ Второй ливанской войны 2006 года. Именно тогда «Хезболла» продемонстрировала уникальную комбинацию — от применения противокорабельных и крылатых ракет до партизанских действий и масштабной медийной кампании, направленной против Израиля.
Хоффман утверждал, что противники США в будущем будут действовать так же: совмещать регулярные вооруженные силы и вооружения с «гибридными» методами — терроризмом, контактами с криминальными структурами, кибератаками и пропагандой. При этом целью будет нанесение максимального физического и психологического ущерба. Его внимание в первую очередь было сосредоточено на негосударственных акторах, способных объединять партизанскую войну и использование современных вооружений.
В классическом определении Хоффмана «гибридная война» — это одновременное использование обычных вооружений, иррегулярной тактики, террористических методов, включая неизбирательное насилие, и криминальных практик. Все эти элементы могут применяться как разными подразделениями, так и одним и тем же, но координироваться они должны так, чтобы усиливать друг друга и создавать синергетический эффект на поле боя.
Эволюция подхода в НАТО и ЕС
С 2010-х годов концепция гибридной войны постепенно вошла в стратегический дискурс НАТО. После присоединения Россией Крыма в 2014 году интерес к теме резко возрос. Понятие «гибридные угрозы» было официально зафиксировано в итоговой декларации саммита НАТО в Уэльсе. Если ранее основной акцент делался на негосударственных группировках («Талибан», «Хезболла»), то после 2014 года фокус сместился на угрозы со стороны государств — России, Ирана, Китая, КНДР.
В Варшаве, в 2016 году, НАТО признало возможность задействовать статью 5 устава альянса — о коллективной обороне — в случае гибридной агрессии. В том же году блок и ЕС договорились о совместных действиях. Через год в структуре НАТО было создано подразделение по мониторингу гибридных угроз, а ЕС в 2016-м разработал Общую рамочную программу их сдерживания. В 2018 году Еврокомиссия представила совместное коммюнике о мерах укрепления устойчивости перед лицом гибридных атак. В Хельсинки открылся Европейский центр передового опыта по противодействию гибридным угрозам — уникальная структура, объединяющая экспертов НАТО и ЕС.
Национальные инициативы
Наиболее системно концепцию «гибридной войны» встроили в военную доктрину США. Термин и его практическая проработка появились во всех видах вооруженных сил и учебных пособиях. Финляндия и Норвегия также активно адаптировали эти подходы. В Дании в 2018 году в составе вооруженных сил даже появилось специальное подразделение по борьбе с гибридными угрозами.
Таким образом, за неполные два десятилетия понятие, родившееся в статьях американских военных теоретиков, превратилось в ключевой элемент глобальной оборонной стратегии. Сегодня «гибридная война» — это не просто метафора, а реальность, с которой сталкиваются государства по всему миру. А значит, игнорировать ее — значит обрекать себя на поражение в войне, которая уже идет, даже если вы этого еще не заметили.
Альтернативные концепции и причины гибридной войны
В конце 1990-х годов китайские военные теоретики, полковники ВВС НОАК Цяо Лян и Ван Сюнсуй, предложили собственное видение новых форм противостояния. Их концепция «неограниченной войны» (кит. 超限战) включала методы, выходящие далеко за рамки классического военного конфликта: кибератаки, заражение критической инфраструктуры вредоносным ПО, манипуляции на валютных рынках, распространение дезинформации, организацию городского терроризма. Позднее эти идеи нашли отражение в концепции «трех войн» (кит. 三种战法), которая разрабатывалась с начала 2000-х годов и стала официальным направлением доктрины НОАК. Она включала три «неконвенциональные» линии: психологическую, информационную и правовую войны. Последняя предполагала использование норм национального и международного права в качестве оружия для достижения военных и политических целей, особенно в сфере сухопутных и морских границ. В 2013 году в фундаментальном труде «Наука военной стратегии» впервые появилось понятие «военно-гражданского слияния», означавшее комплексное вовлечение экономики, дипломатии и науки в систему стратегического сдерживания.
На Западе идеи гибридности появились раньше, еще в 1990-е. Там обсуждались концепции «войн четвертого поколения», «сложносоставной войны» (compound warfare) и другие теоретические модели, описывающие сочетание регулярных и нерегулярных методов ведения боевых действий. Эти разработки были учтены Фрэнком Хоффманом при формулировании его концепции гибридной войны в 2007 году. Близким, но не тождественным понятием является «серая зона», под которой понимается конфронтация ниже уровня открытого вооруженного конфликта, но с применением политических, экономических и информационных инструментов.
Российский взгляд: «нелинейная война»
В России в феврале 2013 года начальник Генштаба ВС РФ Валерий Герасимов опубликовал в «Военно-промышленном курьере» статью, где описал концепцию «нелинейной войны». Согласно его подходу, стратегические цели могут достигаться через невоенные методы подрывного воздействия: работу с общественным мнением, поддержку политической оппозиции, организацию «цветных революций». В западных аналитических кругах обратили внимание на эту концепцию лишь после событий 2014 года — присоединения Крыма и войны на востоке Украины. С тех пор ее стали называть «доктриной Герасимова». В российской публицистике под «гибридной войной» обычно подразумеваются именно невоенные способы дестабилизации, направленные на подрыв легитимности власти и политической системы.
В Европейском центре по противодействию гибридным угрозам считают, что цель подобных атак — разрушение доверия к демократическим институтам, нагнетание поляризации, подрыв ключевых ценностей демократий и влияние на способность политиков принимать решения.
Почему возникают гибридные войны
Ключевая причина гибридных войн — асимметрия потенциалов. Более слабое государство или структура, не способная противостоять противнику в прямом военном столкновении, получает стимул использовать гибридные инструменты. Это сравнительно дешево, не требует развитой армии, но позволяет наносить серьезный политический и экономический ущерб. Гибридные методы открывают путь к ведению долгосрочной войны на истощение и созданию постоянного давления на оппонента.
Еще одно важное преимущество гибридной войны — возможность отрицать причастность к агрессии. Государство-инициатор может избегать прямой ответственности, уходить от санкций и политической изоляции, прикрываясь «правдоподобным отрицанием». Такая двусмысленность снижает репутационные и правовые риски, которые были бы неизбежны в случае объявления полноценной войны.
Кроме того, гибридная война оставляет пространство для маневра: агрессор может повышать или снижать уровень давления в зависимости от обстоятельств. Это особенно важно в условиях ядерного сдерживания, когда открытый конфликт чреват катастрофическими последствиями.
Для государства-жертвы ситуация гораздо сложнее. Реагировать на такие атаки трудно: они размыты, многоуровневы, не всегда очевидны. Ответные меры часто включают ограничение прав и свобод, ужесточение полицейских практик, усиление контроля над СМИ, что порой лишь усиливает социальное напряжение. Таким образом, гибридная война не только разрушает внешнюю стабильность, но и провоцирует внутренний кризис, превращая общество в арену перманентного конфликта.
Примеры гибридных войн
После событий 2014 года — присоединения Россией Крыма и начала вооруженного конфликта на юго-востоке Украины — дискуссия о гибридной войне получила новый импульс. Западные страны, США и Украина регулярно обвиняли Москву в использовании полного арсенала гибридных методов: от кадровой, финансовой и военной поддержки самопровозглашенных республик Донбасса до масштабной информационной кампании. Россия последовательно отрицала свою причастность, но с началом полномасштабных боевых действий против Украины в 2022 году обвинения усилились.
В июне 2024 года ЕС согласовал новый санкционный режим против России, напрямую увязав его с «гибридными операциями», которые включали саботаж, подрывную деятельность, запугивание, дезинформацию, кибероперации и использование миграции в качестве инструмента давления. А в декабре того же года Евросоюз впервые ввел персональные санкции против граждан России за участие в гибридных атаках. Москва в ответ продолжила отрицать все обвинения. Министр иностранных дел Сергей Лавров не раз называл противостояние с Западом «гибридной войной» уже в обратной интерпретации.
Еще одним примером называют действия Китая в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях. Там, где Пекин имеет территориальные споры с Японией, Вьетнамом, Филиппинами, Тайванем, Малайзией и Брунеем, активно используются «серые» механизмы давления. Одним из самых заметных инструментов стали силы морского ополчения КНР — «синие человечки», фактически сформированные на базе рыболовецкого флота. Они выполняют разведывательные задачи, провоцируют столкновения с кораблями соседних стран, сопровождают строительство искусственных островов. Главная цель этих действий — расширение контроля Китая над морскими территориями и стратегическими коммуникациями.
Свою гибридную стратегию активно развивает и Иран. Его доктрина «передовой обороны» предполагает ведение боевых действий на территории противника руками союзных шиитских формирований. Так называемая «ось сопротивления», включающая «Хезболлу» и другие группировки, контролирует целые территории, сектора экономики и действует в тесной координации с КСИР. Ключевую роль в этом играет элитное подразделение «Кудс», отвечающее за подготовку и вооружение прокси-структур на Ближнем Востоке, а также за диверсии и разведку за пределами Ирана.
Методы гибридной войны
К числу основных инструментов, которые относят к арсеналу гибридных операций, входят:
- кибератаки и хакерские операции;
- терроризм и диверсии;
- распространение дезинформации и манипуляция в интернете;
- экономический саботаж и атаки на инфраструктуру;
- «операции под чужим флагом»;
- использование сил спецопераций и разведки;
- поддержка прокси-групп, повстанцев, сепаратистов и оппозиционных движений;
- дипломатическое и санкционное давление;
- вмешательство в выборные процессы, финансирование партий и НПО.
Все эти методы могут комбинироваться, создавая уязвимость для противника и затрудняя его ответные шаги.
Критика концепции
Несмотря на популярность термина, четкого и универсального определения «гибридной войны» до сих пор нет. Разные исследовательские центры выделяют собственные критерии. Так, в Small Wars Journal указывают как минимум пять различных дефиниций, каждая из которых делает акцент на отдельном аспекте — от роли негосударственных акторов до информационного измерения.
Тем не менее сама идея гибридной войны помогает объяснить современную реальность: войны низкой интенсивности, вовлечение трансграничных вооруженных формирований, использование цифровых технологий, а также все более сложные комбинации классических и неконвенциональных средств давления.
По данным Международного комитета Красного Креста, в 2024 году в мире насчитывалось около 120 вооруженных конфликтов, в которые были вовлечены более 60 государств и свыше 120 негосударственных структур. Большинство африканских конфликтов, начиная с 1960-х годов, так или иначе имело иностранный след. Яркий пример последних лет — кризис на востоке Демократической Республики Конго. С конца 2021 года группировка M23 активизировала наступление, а в начале 2025 года захватила обширные территории в провинциях Северное и Южное Киву. ООН и западные страны обвинили Руанду в поддержке мятежников, предоставлении им вооружения и военной техники, а также в участии тысяч кадровых военнослужащих.
Таким образом, гибридная война стала не отвлеченной теорией, а практикой, определяющей характер конфликтов XXI века.
Отсутствие единого определения
Даже на уровне официальных стратегических и доктринальных документов до сих пор нет согласованного и универсального определения гибридной войны. Европейская комиссия трактует «гибридные угрозы» как действия государственных или негосударственных субъектов, которые, используя уязвимости ЕС, применяют комплекс политических, военных, экономических и технологических мер, но не переходят формально к объявлению войны.
В Вооружённых силах Швейцарии гибридную войну определяют как «совокупность политических, экономических, информационных, гуманитарных и военизированных инструментов для достижения стратегических целей», подчёркивая её нерегулярный и скрытный характер.
Учебный циркуляр Минобороны США TC 7-100 описывает гибридные угрозы как «динамическое сочетание регулярных и нерегулярных сил, а также криминальных элементов, объединённых для достижения взаимовыгодных результатов». Эта формулировка почти дословно вошла в военную доктрину Армии США (ADP 3-0). При этом в структуре TRADOC (US Army Training and Doctrine Command) определение ещё шире: сюда относят и использование политических, социальных и криминальных инструментов, а также других некинетических методов для обхода военных ограничений.
В Швеции чаще используют термин «проблематика серой зоны» (gråzonsproblematik) в контексте национальной концепции «тотальной обороны», предполагающей защиту страны от угроз любого характера, не только военных.
Критика и спорные трактовки
Все перечисленные дефиниции подвергаются критике за чрезмерную расплывчатость. Эксперты указывают, что столь широкое понимание «гибридных угроз» превращает термин в универсальный ярлык для обозначения практически любых недружественных действий. В Европарламенте ещё в 2021 году отмечали: отсутствие чёткой терминологии мешает классифицировать угрозы, размывает границы ответственности между институтами и затрудняет разработку целенаправленных мер противодействия.
С другой стороны, часть исследователей — в первую очередь военные историки — предлагают трактовать гибридную войну значительно уже. По их мнению, речь должна идти именно о координации и сочетании регулярных и нерегулярных сил в рамках единой стратегии. Исторически таким принципом пользовались крупные негосударственные организации, обладавшие ресурсами для ведения долгосрочной войны: Вьетминь, позднее Вьетконг, ливанская «Хезболла», «Тигры освобождения Тамил-Илама», а в более недавний период — «Исламское государство» (2014–2017 годы).
Исторические параллели и академические споры
Некоторые военные историки, в частности Уильямсон Мюррей и Питер Мансур, считают, что феномен гибридной войны — не продукт XXI века, а лишь новая упаковка для старых методов ведения боевых действий. Асимметричные практики известны с глубокой древности. Один из ярких примеров — Пелопонесская война (431–405 годы до н.э.) между Афинами и Спартой. Афиняне, закрепившись на острове Пилос неподалеку от Мессении, превратили его в плацдарм, чтобы спровоцировать восстание илотов в тылу Спарты. В качестве агитаторов и диверсантов использовались мессенцы из Навпакта, владевшие местным языком. Илоты начали массово переправляться на Пилос, и Спарта оказалась вынуждена держать значительные силы для предотвращения бунта. Эта угроза подорвала устойчивость Спарты и в итоге подтолкнула её к переговорам.
Автор термина «гибридная война» Фрэнк Хоффман также приводил целый ряд исторических примеров. Среди них — отдельные кампании войны за независимость США, действия наполеоновских войск в Испании, операции Томаса Лоуренса в арабском восстании 1916–1918 годов, ирландское восстание 1919–1920-х годов, война во Вьетнаме. Даже во Второй мировой войне, одной из самых конвенциональных по масштабу, партизанские движения в СССР, Китае и Франции сыграли ключевую роль в подрыве логистики и тылов Германии и Японии, а информационная и пропагандистская работа сопровождала все этапы противостояния.
Холодная война сделала гибридность почти нормой. Северный Вьетнам во время войны за объединение страны использовал одновременно регулярные части Вьетнамской народной армии и партизанские формирования НФОЮВ, применял диверсии, саботаж, террор. США в ответ действовали через тайные операции ЦРУ, вооружая и обучая антикоммунистические силы, например хмонгов в Лаосе, которые воевали против «Патет Лао» и северовьетнамских союзников. Таким образом Вашингтон пытался разрушить логистические маршруты, по которым на юг шли оружие, боеприпасы и люди.
Дискуссии в экспертном сообществе
В академической среде продолжаются дебаты: на каком уровне ведутся гибридные войны — тактическом, оперативном или стратегическом? Одни исследователи считают, что гибридность проявляется прежде всего на поле боя, где соединяются регулярные и нерегулярные методы. Другие подчеркивают стратегический характер гибридных кампаний, направленных на подрыв государственности и деморализацию общества.
Канадский исследователь Жан-Кристоф Буше выделяет ключевую черту гибридных войн — широкое вовлечение гражданских лиц, некомбатантов и негосударственных структур. В свою очередь, американский эксперт по партизанским войнам, полковник Джон Маккуэн, акцентирует внимание на целях гибридной войны: её объектами становятся не только вооружённые силы, но и население страны-противника, население страны-агрессора и международное сообщество. Таким образом, гибридная война оказывается многомерным явлением, где совпадают военные, социальные и информационные измерения.
Гибридная война — это не абстрактное понятие из докладов военных аналитиков и не игра в термины. Это новая реальность мировой политики, в которой линии фронта больше не проходят только по окопам и городам. Сегодня они пролегают через кабельные сети и банковские счета, через сознание масс и общественное мнение, через смартфоны и социальные сети, через доверие к институтам и легитимность власти.
В отличие от классических войн прошлого, гибридная война не имеет начала и конца, не сопровождается формальными декларациями и парадами победителей. Она незрима, растянута во времени, переплетает военные, экономические, информационные и культурные измерения. В ней оружием становится всё: слово, санкции, вирусный ролик, теракт, взлом серверов или массовый исход мигрантов. Это война, где противник может отрицать собственное участие, где ответственность размыта, а поражение часто наступает ещё до того, как прозвучал первый выстрел.
История показывает: асимметричные и комбинированные методы сопровождали человечество всегда — от восстаний илотов в Спарте до партизанских войн XX века. Но именно в XXI веке они приобрели глобальный и системный характер. Теперь гибридность стала не исключением, а нормой. Ни одно государство — ни слабое, ни сильное — не защищено от этих ударов. Более того, чем открытее и демократичнее общество, тем уязвимее оно перед манипуляцией, информационным саботажем и политическим подрывом.
Гибридная война — это вызов будущему. Она превращает планету в пространство постоянного конфликта, где война и мир переплетаются, где тыл становится фронтом, а каждый гражданин — потенциальным объектом или инструментом атаки. Побеждает в ней не тот, у кого больше танков и ракет, а тот, кто способен защитить свои ценности, укрепить устойчивость общества, создать иммунитет к хаосу и лжи.
И если в прошлом война завершалась подписями под мирным договором, то в гибридной эпохе мир — это не состояние, а лишь пауза между атаками. Именно поэтому вопрос звучит так: готовы ли мы признать, что война уже идёт, даже если её не видно? Ведь тот, кто отказывается это понять, неизбежно проигрывает.