— Ты слышал, как они аплодировали? — спросил он меня, глядя в экран, где сверкающие дроны танцевали в небе под музыку Генделя.
— Где? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— В Рияде. На форуме. Там представили новую крылатую ракету. Она может попасть в чашку кофе с расстояния в тысячу километров. Они аплодировали ей стоя.
Он замолчал. Потом добавил тихо:
— А я подумал о мальчике в Джалалабаде. Ему восемь. У него больше нет ноги. Ни одна камера не снимала его слёзы в 4K.
Мы живём в эпоху, где ужас больше не вызывает содрогания — он вызывает изумление. Где военный парад — это мода, а брифинг оборонного концерна — спектакль с лазерным шоу.
Мир, который мы знали, разрушается не ракетами, а аплодисментами подиумов.
Каждый раз, когда открывается очередной международный авиасалон — в Ле-Бурже, в Дубае, в Рияде — мир замирает не от ужаса, а от восхищения. Восхищения не мужеством, не стойкостью, не состраданием — а техническим совершенством систем уничтожения.
Мультимедийные экраны сверкают инфографикой: дальность пуска, пробивная мощь, коэффициент поражения. Всё красиво. Всё чисто. Всё стерильно. Как будто речь идёт не о жизнях, а об абстрактных векторах на чертежах.
Оружие XXI века больше не прячется. Оно не маскируется.
Оно выставляется, как швейцарские часы, как премиум-автомобиль, как предмет искусства — не как инструмент массового убийства, а как гениальное достижение инженерной мысли.
И в этом — главное преступление эпохи. Не в том, что убивают.
А в том, что учат восхищаться тем, что убивает.
Это уже не милитаризм. Это новый культ. Это религия высокоточного, клинически выверенного убийства.
Где смерть — не трагедия, а товар, страдание — не вопль, а рекламная пауза, а война — это просто фоновый шум презентации новинок в павильоне G4.
С этого начинается наша история. История о том, как мир разучился сочувствовать — и научился восхищаться дьяволом, если он в титановом корпусе и с логотипом концерна.
Цена цивилизации: когда гуманизм отступает перед расчётом
«Гибель человека — это трагедия. Гибель миллионов — статистика». Эта фраза, ошибочно приписываемая Сталину, на самом деле является зеркалом современной эпохи, в которой язык войны перестал быть языком боли. Он стал языком инженерии, PR и алгоритмов. Мы живём во времена, когда гибель ребёнка называется "коллатеральным ущербом", а сожжённый квартал — "точечной операцией".
Заигрывание с терминами сегодня — это не просто риторика. Это форма нормализации зла. Террор стал «стратегией сдерживания», убийство — «нейтрализацией цели», а геноцид — «провалом операционного планирования». На этой тонкой лингвистической грани происходит метаморфоза коллективного сознания: человек исчезает, остаётся только геометрия удара.
По отчёту Save the Children, в 2023 году более 4680 детей погибли в результате военных действий. В 2024 — уже 5300 с лишним, и это только подтверждённые данные. В докладе организации подчёркивается: «дети становятся первой целью, когда рушатся школы, госпитали, дома. Они не просто жертвы — они мишени».
И вот здесь вступает в игру циничная эстетика современных войн. Смерть уже не транслируется — она преподносится. Репортаж CNN может начинаться не с рыданий матери, потерявшей троих детей в Газе, а с демонстрации точности Iron Dome: «до 98,4% эффективности в перехвате», восхищаются эксперты. А на другом канале, в это же время, аналитик обсуждает «успешную работу систем залпового огня HIMARS», будто речь идёт не о снарядах, рвущих на части живых людей, а о новой модели процессора.
Доклад ООН по детям в вооружённых конфликтах (2024) фиксирует ужасающие факты: за прошлый год в Йемене погибло более 1200 несовершеннолетних, в Сирии — около 800, в Судане — более 600. Причины — авиаудары, артобстрелы, миномётный огонь, нападения дронов. Но в новостных сводках всё это превращается в «военные действия средней интенсивности».
Речь больше не идёт о спасении людей. Речь идёт о "выполнении задач". Как пишет французский военный аналитик Жан-Доминик Мерше:
«Цель любой современной операции — минимизировать политические издержки при сохранении максимального огневого воздействия. Гуманизм не в расчёте».
Римский статут Международного уголовного суда (статья 8, п.2) чётко определяет: «намеренные нападения на гражданское население или объекты, не являющиеся военными целями, являются военными преступлениями». Но кто сегодня соблюдает эти нормы? Операции в секторе Газа, в Нагоре Карабахе, в Донецке, в Сирии, в Дарфуре и Санае — всё это трагедии с общим знаменателем: безнаказанность.
Огромная часть современных войн ведётся в тени — под прикрытием слов и презентаций. Журналистская индустрия увлечена трансляцией «карт красивых радаров», схем наступления, «репортажей с передовой» с эффектными кадрами взрывов и дронов, будто это не бойня, а шоу. Публика обучена не сопереживать, а оценивать эффективность. Не плакать, а сравнивать калибры.
Как пишет канадская исследовательница Ноами Кляйн в своём эссе «The Shock Doctrine»: «Война стала витриной капитализма, в которой смерть — лишь неизбежный побочный эффект производства прибыли».
Пока термин "гуманитарная катастрофа" заменяет слово "геноцид", а "активизация платформ" — означает "бомбардировку больницы", мы живём в мире, где реальность подменена риторикой.
Мир, где за словом "платформа" скрывается танк, за "нейтрализацией угрозы" — убийство семьи, за "асимметричным ответом" — ковровая зачистка деревни.
И в этом мире, как писал Джордж Оруэлл, «если свобода значит что-то, то она означает право говорить людям то, чего они не хотят слышать».
И вот мы говорим: Считайте убитых. Покажите их лица. Верните имена тем, кого вы назвали "сопутствующим ущербом".
Потому что иначе — человечество уже проиграло.
Оружие важнее жизней
Тот факт, что перед открытием салона в Ле-Бурже израильский павильон был на сутки закрыт под черным покрывалом, стал предметом жарких обсуждений. Не потому, что он представлял технику, способную стирать с лица земли кварталы в Газе, а потому, что вдруг проявили сдержанность. Занавес оказался интереснее содержания. Сотни аналитиков не писали о последствиях использования представленного оружия, а спекулировали, кому и зачем нужно было временное затенение. А в это же самое время, по данным ООН, более 2,1 миллиона человек остались без крова в результате конфликта в Судане. Где об этом в вечерних выпусках?
История знает немало войн. Но она почти не знает справедливых побед. Почти не знает тех, кто, владея мощью, сохранил честь. Кто не перешёл ту грань, где сила превращается в подлость. Именно поэтому Вторую Карабахскую войну следует изучать не только в военных академиях, но и в школах дипломатии, факультетах международного права и кафедрах политической этики. Потому что это — не просто история освобождения. Это — новая глава цивилизационного сознания.
Когда в октябре 2020 года армянские ракеты «Смерч», начинённые кассетными боеприпасами, обрушились на Барда, в тот день погибли 21 человек, более 70 получили ранения. До этого — 11 октября и 17 октября — удары по Гяндже. Среди обломков — коляски, игрушки, тела детей. По данным Amnesty International и Human Rights Watch, в этих атаках были применены запрещённые международным правом кассетные боеприпасы — вопреки положениям Конвенции 2008 года.
И что же сделал Азербайджан? Ответил ударами по Еревану? Обрушил «Polonez» и «LORA» на армянские школы, дома, рынки?
Нет.
«Мы не мстим гражданским. Мы мстим на поле боя. Мы не армяне».
— Ильхам Алиев, 2020
Эта позиция — не пацифизм, не слабость, не дипломатия выученной вежливости. Это вызов той логике, которую десятилетиями навязывал Запад: если ты страдаешь — ты должен стать монстром. Но Азербайджан показал: ты можешь страдать — и остаться человеком. Можешь сражаться — и не опуститься до военного подонства. В этом нет наигранности. Это национальный инстинкт.
По Женевским конвенциям 1949 года и Дополнительным протоколам к ним (Протокол I, статья 51; Протокол II, статья 13), преднамеренные удары по гражданским объектам, не несущим военной угрозы, являются военными преступлениями. В отчётах Human Rights Watch, опубликованных в декабре 2020 года, фиксируется:
- применение Арменией кассетных боеприпасов в Бәрдэ и Тертере,
- удары по мечетям, школам и больницам в зоне конфликта,
- нарушения международного гуманитарного права со стороны армянских военных формирований, действовавших как в Карабахе, так и с территории Армении.
При этом в том же докладе нет ни одного зафиксированного случая, чтобы азербайджанская армия преднамеренно атаковала гражданские объекты. Ни одного. В условиях горячей фазы — это не просто исключение. Это — уникальность.
То, что армянская сторона выбирала террор в качестве метода ведения войны — факт, зафиксированный не только международными НПО, но и спутниковыми снимками, аудио-перехватами и показаниями пленных. Цель — деморализовать тыл, заставить Азербайджан повторить их же методы, чтобы потом предъявить фальшивую «обоюдность» и вымолить международное вмешательство.
Но эта ловушка не сработала. Потому что в основе азербайджанской позиции лежала не только стратегическая мудрость, но и этический фундамент, которому нет аналогов в постсоветском военном опыте.
Многие спрашивали: «Зачем сдерживаться, когда можно ударить?»
Ответ простой — потому что мы — другие.
Азербайджан никогда не воевал за территорию ради территории. Война 2020 года — это война за справедливость, память, достоинство. За могилы предков, которые были осквернены. За мечети, превращённые в свинарники. За сожжённые книги, уничтоженные кладбища, за детей, рождённых под оккупацией, не знающих, что такое Родина. И это — ключевое.
«Справедливость — не эмоция. Это принцип. Мы не боремся с армянским народом. Мы боремся с теми, кто превратил нашу землю в тюрьму. Мы возвращаем её себе — и делаем это с честью».
— Ильхам Алиев, интервью Al Jazeera, ноябрь 2020
Вот как это выглядело в цифрах:
- За весь период войны не зафиксировано ни одного авиаудара ВВС Азербайджана по населённым пунктам вне зоны конфликта.
- По данным Министерства здравоохранения Азербайджана: 93 мирных жителя погибли, более 400 были ранены в результате обстрелов армянских войск.
- По данным Госкомиссии по военнопленным: все армянские пленные были переданы Армении после завершения конфликта, в полном соответствии с Женевскими конвенциями — в отличие от судьбы десятков азербайджанских пленных и заложников, пропавших после Первой Карабахской войны.
Мир должен понять: Азербайджан — не только победитель на поле боя. Он — новый эталон политической этики в военное время. Не заигрывая с пацифизмом, не погружаясь в гуманистическую риторику, азербайджанский подход показывает: можно быть беспощадным на фронте и благородным в выборе целей.
Это не “асимметричный ответ” — это отказ от деградации. И в этом — стратегическое превосходство. Потому что именно моральное превосходство становится аргументом, который невозможно забомбить, замолчать, выкупить.
Эта фраза вырывает из нарратива лживую схему, будто всё, за что сражается маленькая страна, сводится к ресурсам. Это вопрос национального достоинства, крови, памяти и суверенитета.
Эпоха убитой боли: как хайп выдавил человечность из новостей
В 2025 году правда больше не существует как категория морали. Она измеряется числом экранов. Кто в эфире — тот и жив. Кто вне кадра — тот мёртв. Это больше не метафора, а цифровой закон жанра, согласно которому война, страдание и смерть теперь нуждаются в медиаменеджменте, чтобы быть замеченными. Журналистика перестала быть ремеслом сострадания. Она стала производством внимания.
Весь мир, от Вашингтона до Дохи, следит за тем, насколько точнее стали ракеты Spike по сравнению с Javelin, какой военный ИИ научился «предугадывать» движения солдат, сколько миллиардов тратит Южная Корея на модернизацию флота. Но где колонка о дефиците инсулина в Газе? Где инфографика о том, сколько младенцев погибло в Фаллудже от отсутствия кислорода? Где статистика по уровню психозов у девятилетних беженцев из Дарфура?
По данным Digital Global Overview 2025, более 6,3 миллиарда человек подключены к интернету, из них 4,9 миллиарда ежедневно получают новости через короткие видео и клипы. TikTok, YouTube Shorts и Instagram Reels формируют повестку — и обрезают реальность по длительности ролика. Если трагедия не укладывается в 30 секунд, она проигрывает.
В докладе Центра медиаполитики Оксфорда говорится: «Основная угроза гуманитарному освещению конфликтов заключается не в цензуре, а в алгоритмах рекомендаций, ориентированных на развлечение».
Именно поэтому очередной дрон с нейросетью на борту собирает миллионы просмотров, а отчёт ООН по голоду в Мали читают 12 человек — включая переводчика и автора.
Согласно отчёту Министерства обороны Республики Корея, опубликованному в марте 2025 года, Сеул увеличил расходы на оборону до 2,7% от ВВП — самый высокий показатель за 18 лет. На фоне этого Bloomberg публикует материалы о «новой стратегической зрелости» Кореи и «росте экспортного потенциала военных технологий».
В этот же месяц в лагере для ветеранов войны в Ираке под Сеулом зафиксирован рост самоубийств на 22%, по данным Seoul Human Services Department. Там не работают психиатры. Их заменили системы наблюдения с ИИ, которые определяют «риск саморазрушения» по мимике и походке. Только вот когда один из ветеранов поджёг себя — система сочла это «тестом на устойчивость».
Фаллуджа — город-призрак. Его дважды стирали с лица земли — в 2004 и в 2016 году. До сих пор ни одна международная комиссия не завершила расследование использования белого фосфора, несмотря на заявления десятков НПО. Уровень мутаций среди новорождённых, согласно отчёту Университета Багдада (2024), превышает показатели Хиросимы на 30%.
«Фаллуджа стала символом отказа человечества от собственных детей», — говорится в резолюции Независимого совета врачей Азии (ISMA), принятой в апреле 2025 года.
«Это был не штурм, а ритуальное изгнание боли из сферы внимания».
С января по май 2025 года в Западном Дарфуре погибло более 23 000 человек, по данным Human Rights Watch. В ходе операции «внутренней стабилизации», инициированной правительством Судана при молчаливом согласии Африканского союза, были сожжены 118 деревень, более 300 000 человек покинули дома.
Но мировые медиа об этом почти не пишут — в этот же период прошла презентация нового поколения нейропроцессоров от Nvidia. Bloomberg посвятил ей 37 статей. Судану — одну заметку.
Демократическая Республика Конго — это эпицентр неснятого кошмара. В докладе Amnesty International (март 2025 года) отмечено, что в регионе Итури работают 136 вооружённых группировок, из которых 27 напрямую финансируются через нелегальную добычу кобальта. Этот металл — основа аккумуляторов в смартфонах, электромобилях, ноутбуках.
«Дети от 8 до 13 лет работают в ямах глубиной до 30 метров, без страховки, без перчаток, без имени», — говорится в отчёте.
«Их существование необходимо рынку, но не нуждается в фиксации».
В отчёте UN OCHA за май 2025 года:
- 78% медучреждений в секторе боевых действий уничтожены
- 3 инкубатора отключены от питания в результате отключений
- более 100 детей погибли от нехватки кислорода в полевых условиях
Ни один из этих фактов не был показан на обложках The Economist или Politico. Почему? Потому что не попадает в формат успешной визуализации.
Мы входим в эпоху, когда страдание требует верификации через хайп. Оно должно быть «красивым», «визуализированным», «вовлекающим».
Мир больше не делится на угнетённых и угнетателей. Он делится на тех, кто в алгоритме — и тех, кого он не видит.
Цена невидимости — это жизнь.
И нет уже ни «международного сообщества», ни «совести человечества». Есть аудитория. И у неё всегда включён звук, но выключено сочувствие.
Глобальная инверсия морали
Именно поэтому трагедия современности — не только в ракетах. Она в том, что смерть ребёнка на наших глазах перестаёт быть событием. Её поглощает привычка. Цифра в сводке. Ролик на TikTok. Переход к следующей истории. Всё. И в этой инерции умирает цивилизация.
Когда последний раз кто-то задавался вопросом: «а каково это — быть ребёнком, у которого перед глазами убило мать?» Не в документалке. Не в отчёте Human Rights Watch. А в реальности? Мир стал настолько технологичным, что обезличил страдание. Страдание стало "метаданными". Международное гуманитарное право ещё существует, но где его слышат?
Можно предположить, что всё это не случайно. Что смерть цивилизационного гуманизма — это не побочный эффект, а часть сценария. И если кому-то всё ещё кажется, что мир движется к гармонии — достаточно включить эфир BBC, Al Jazeera или Fox News. Там обсуждают, какие страны заслуживают оружейного экспорта, а какие «не доказали зрелость для владения технологиями убийства». Смерть детей не становится главной новостью. Она лишь контекст, фоновый шум. Или как выразился один западный аналитик, «коллатеральная неизбежность».
Нам остаётся лишь один путь — помнить.
Помнить — вопреки шуму, вопреки кадрам, вопреки алгоритмам. Помнить не как акт ностальгии, а как форму сопротивления. Потому что память — это не хрупкая сентиментальность. Это броня. Это последний бастион человеческого внутри постчеловеческого мира.
Помнить, как Азербайджан — народ, прошедший через кровь, боль, изгнание — не позволил себе стать зеркалом палача. Как не ответил на оккупацию убийствами учителей. Как не мстил за разрушенные мечети поджогом церквей. Как не превращал школы в огневые точки, а возвращал их детям.
Он не стал террористом — он остался армией. Государством. Прямой спиной в бурю, а не ползущей злобой под чужими флагами.
Это и есть путь не пацифизма, но человечности. Подлинной, высокой, не расплывчатой, не глянцевой, а страшной в своей непоколебимости. Это не «мир во всём мире» — это жёсткое «мы не такие, как вы». Это приговор тем, кто верит в силу безнаказанности. И именно поэтому эта моральная сила — страшнее ракет. Потому что у неё нет кнопки "выключить".
Справедливость, не утратившая достоинства — вот то, чего боятся глобальные убийцы. Потому что она не из эфира. Она из почвы, из костей, из голосов умерших, которые больше не промолчат.
И потому вопрос остаётся:
Удастся ли миру — не поддельному, а настоящему — обуздать планетарных ястребов? Или мы, как скот в цифровом стойле, будем и дальше читать ленты, где танк важнее ребёнка, цифра важнее души, график важнее крови?
Ответ зависит не от властей. Он зависит от нас.
От того, дадим ли мы своим глазам видеть — и своим сердцам помнить.