Всё началось, как часто бывает в истории великих народных волнений, с экономических мелочей. Несколько сотен водителей в Лурестане и Фарсе отказались выходить в рейсы после повышения цен на дизельное топливо. Через несколько дней стачка охватила Шираз, Исфахан, Мешхед и Ахваз. Сегодня — более 155 городов, полная блокада логистики по ключевым маршрутам, отказ от перевозки топлива, продовольствия, стройматериалов и даже тел умерших. Республика, которая гордится своими «шахидскими» траурными процессиями, впервые столкнулась с тем, что тела не могут быть доставлены в мечети.
Это не просто экономическая забастовка. Это грохочущий мотор народного негодования, которому суждено изменить саму конфигурацию режима.
Исламская Республика Иран в 2025 году — это государство, управляемое категориями войны, мученичества и идеологической оккупации, которые больше не соответствуют ни внешнему, ни внутреннему устройству мира.
С момента прихода к власти аятоллы Хомейни в 1979 году структура власти в Иране строилась на сакрализованном авторитаризме, легитимированном через концепцию «Велаят-е Факих» — власти исламского юриста. Эта модель предполагала, что духовный лидер выше закона, выше выборов, выше государства. И на протяжении 45 лет это работало, но только в условиях, когда иранский народ был напуган, обманут и изолирован.
В 2025 году в Иране:
- Уровень безработицы среди молодёжи достиг 28,4% (по данным Statistical Center of Iran, SCI, и оценки Brookings);
- Более 70% населения живёт за чертой бедности, по признанию экс-министра сельского хозяйства Казема Хажати;
- ВВП на душу населения — 4 000 долларов, что в 6 раз ниже, чем в Турции и в 9 раз ниже, чем в ОАЭ;
- Инфляция продовольствия превышает 80% в годовом исчислении;
- В 2024 году инфляция по дизельному топливу составила 108%, несмотря на субсидии и государственное регулирование;
- По данным Amnesty International, в 2024 году было казнено 853 человека, в том числе подростки, женщины, курды и сунниты. В 2025 году темпы репрессий только ускорились: в мае — 169 казней за 30 дней;
- В 30 из 31 провинции регулярно фиксируются многочасовые отключения электроэнергии. В мае 2025 года на встрече министров ОЭС в Тегеране электричество было отключено в здании, где проходила сессия;
- На каждый день приходится в среднем 6–7 публичных протестов, по данным Human Rights Activists News Agency (HRANA), не считая саботажа и забастовок;
- Общая задолженность государства перед частным сектором (в т.ч. по контрактам с частными перевозчиками) оценивается в свыше 8 млрд долларов;
- Общий объём иностранных инвестиций в 2024 году — меньше $1 млрд, что в 18 раз ниже, чем в 2010 году.
Это тотальный, всеобъемлющий коллапс не только экономики, но и смысла.
С мая 2025 года по всей территории Ирана бастуют грузоперевозчики, водители цистерн, пикапов, фур и микроавтобусов. Они парализовали логистику, без которой не может функционировать ни одна сфера — от сельского хозяйства до поставок топлива и воды.
На момент написания статьи:
- Протест распространился на 31 провинцию и более 155 городов, включая Тегеран, Мешхед, Исфахан, Тебриз, Шираз, Кум, Бандар-Аббас;
- Количество бастующих водителей, по данным объединения "اتحاد کارگران حمل و نقل" (Профсоюз транспортных рабочих Ирана), превышает 80 000 человек;
- Около 12 000 фур стоят в депо и не выходят на маршруты;
- В ряде провинций (в частности, в Керманшахе и Хузестане) продуктовые рынки начали испытывать дефицит муки, топлива, мяса;
- В Ахвазе, Йезде и Курдистане прекратили подвоз воды и топлива в ряд отдалённых населённых пунктов;
- Цены на хлеб в Тебризе и Бушере выросли на 32% за одну неделю, что привело к забастовке пекарей и продавцов в 7 городах.
При этом требования водителей остаются экономическими, а не идеологическими: снижение цены на дизель, отмена лимитов на топливо, выплаты по страхованию, индексация тарифов на перевозки. И именно это делает протест особенно опасным для властей: он рационален, неуязвим для обвинений в экстремизме и лишён эмоционального пафоса.
До недавнего времени в Иране существовали только государственные профсоюзы, работающие под контролем Басидж и КСИР. Они не защищали интересы рабочих, а служили «каналом социализации» под надзором спецслужб. Но в 2025 году на наших глазах формируется альтернативная профсоюзная сеть, в том числе через Telegram и мессенджеры типа Eitaa и Bale, где водители создают тайные координационные каналы.
Ключевые принципы новой организации:
- Децентрализация — нет «лидера», которого можно арестовать;
- Горизонтальное принятие решений — в основе каждой ячейки — район, стоянка, депо;
- Рациональная повестка — только чёткие экономические и профессиональные требования;
- Поддержка других профессий — подключение пекарей, фермеров, торговцев и поставщиков.
Такой профсоюз — это инфраструктура будущего гражданского общества. Его не видно на митингах, он не выступает в прямом эфире, но он работает, как внутренний метаболизм революции.
Режим отреагировал ожидаемо:
- Арестовано более 200 водителей (данные Amnesty, 3 июня 2025);
- В 19 городах введены передвижные блокпосты для досмотра грузовиков;
- Введён новый указ о запрете финансовой помощи из-за рубежа, по сути — блокировка перевода средств из диаспоры;
- Журналисты, освещающие забастовку, подвергаются цензуре и угрозам. По данным Reporters Without Borders, в мае задержано 17 журналистов;
- Онлайн-активисты жалуются на сбои в работе VPN и массовые блокировки сетей обмена данными.
Однако это работает всё хуже. В условиях кризиса доверие к официальным источникам информации рухнуло до рекордных 13%, согласно опросу GAMA Institute, проведённому в 22 провинциях в апреле.
Али Хаменеи и окружение продолжают жить в парадигме конца 1980-х. Их убеждённость в «упадке Запада», «неминуемом исчезновении Израиля» и «божественном предназначении» — не политическая стратегия, а психоидеологическая защита от реальности.
Президент Пезешкиан, которого режим выставляет как «реформатора», оказался безвольным исполнителем воли рахбара. Его выступления, наполненные поэзией, но лишённые содержания, напоминают последние месяцы Горбачёва — когда политическая оболочка уже не в состоянии управлять историческим процессом.
Передача власти Моджтабе Хаменеи — фантазия, не подкреплённая ни институтами, ни харизмой. Он избегает публичности, лишён опыта, погряз в коррупционных скандалах. Как в позднем СССР, семейная династизация элиты — это не признак стабильности, а сигнал финального гниения.
На первый взгляд, требования водителей сугубо технократичны: отменить ограничения на льготный дизель, вернуть прежние страховые выплаты, обеспечить минимальную гарантированную оплату рейсов. Но опыт Ирана учит: экономические лозунги — это завуалированная форма политического требования смены системы.
Когда в 2019 году власти повысили цены на бензин на 50%, по стране прокатилась волна протестов, завершившаяся убийством более 1500 человек. Сегодня, в июне 2025 года, у забастовки иной облик — организованный, выверенный, методичный. Впервые с момента исламской революции 1979 года в Иране на наших глазах рождается независимое профсоюзное движение — альтернатива декоративным «трудовым домам», подконтрольным Басидж и КСИР.
Исламская Республика Иран умеет подавлять митинги: железо против крика, аресты против лозунгов, казни против свободы. Но дальнобойщики — это хребет иранской экономики, его артерии. Их стачка парализует всё: нефтяные поставки, сельское хозяйство, торговлю. Ни один режим не может чувствовать себя спокойно, если грузовики перестают ездить.
Особенность забастовки — её сдержанная организованность. Протестующие не жгут покрышки, не ломают витрины. Они просто останавливают грузовики. И это оказывает большее давление, чем все уличные бунты предыдущих лет.
Кроме того, стачку поддержали представители других профессий: пекари, фермеры, частные торговцы, мелкие бизнесмены. По сути, складывается горизонтальная коалиция «рабочего Ирана» — без лидеров, но с колоссальной пассионарной энергией.
В 2022 году молодёжь была в авангарде восстания. Тела юношей и девушек лежали на улицах Тегерана, Санандаджа и Табриза. По данным правозащитников, более 500 молодых людей были убиты, свыше 20 тысяч — арестованы, сотни ослеплены выстрелами в упор. С тех пор наступила смена тактики.
Сегодня молодежь сохраняет молчание — не из страха, а из стратегического расчёта. Движение дальнобойщиков — это новая волна, где вместо улиц — стоянки и промзоны, вместо лозунгов — офлайн-агитация, вместо героизма — терпение. Водители стали теми, кто «берегут молодежь», как в подполье берегли будущих лидеров Сопротивления.
Исторические параллели: восстание на колёсах
Пожалуй, самый яркий прецедент — это забастовка портовых рабочих в Гданьске в августе 1980 года. Начавшись как экономический протест против повышения цен на мясо и отмены субсидий, она вскоре трансформировалась в политическое движение, породив профсоюз «Солидарность» под руководством электрика Леха Валенсы.
К концу 1981 года:
- В «Солидарности» состояло более 10 миллионов поляков, то есть почти треть взрослого населения страны;
- Движение координировало забастовки на 1200 предприятиях, включая металлургию, судостроение, электроэнергию и транспорт;
- Было заключено Гданьское соглашение, впервые легитимизировавшее независимые профсоюзы в коммунистической стране.
Советский Союз и Варшавский договор впервые столкнулись с тем, что народ научился самоорганизации без партий и парткомов. Не прошла и декада — как СССР прекратил существование. И толчком стали рабочие в порту, не политики, не генералы, не профессора.
Франция, 2018: куртки вместо партий
Движение «Жёлтых жилетов» (Gilets Jaunes) началось с протеста дальнобойщиков и автолюбителей против повышения акцизов на топливо. Поводом стало решение правительства Макрона повысить цену на дизель в рамках экологической реформы. Но началось массовое, стихийное движение, охватившее все департаменты Франции.
К концу 2018 года:
- Протесты прошли в каждой из 96 метропольных префектур Франции;
- Участвовало более 2,5 миллионов граждан, по данным МВД Франции;
- Президент Макрон пошёл на уступки, включая отмену акцизов, повышение минимальной зарплаты и заморозку цен на электроэнергию;
- Движение инициировало новую волну политической рефлексии, породив альтернативные гражданские структуры, как «Assemblée des Assemblées».
Gilets Jaunes — это не партия. Это гнев на колёсах, и он стал примером для десятков стран, включая Бельгию, Сербию, Канаду, Нидерланды. Протест начался с дизеля — а закончился вопросом легитимности самого государства как такового.
Иран, 1978: водители автобусов — первый удар по шаху
Мало кто помнит, что одним из первых ударов по шахскому режиму в 1978 году стали вовсе не студенты или муллы, а бастующие водители общественного транспорта в Тегеране. В декабре 1978 года они прекратили перевозку пассажиров, включая солдат, офицеров и служащих госструктур, что фактически парализовало столицу.
- Забастовка охватила более 6000 водителей;
- Перевозка топлива и продовольствия в столицу была нарушена;
- За три дня город оказался на грани гуманитарного коллапса;
- Именно эта акция, как пишет исследователь иранистики Майкл Фишер, стала «моментом, когда система начала терять контроль».
Эти водители протестовали в поддержку шахидов из Кума, убитых силовиками на похоронах — и тем самым легитимизировали повестку оппозиции. Позже, в январе 1979 года, именно транспортный коллапс сделал невозможным подавление митингов — танки просто не доехали.
И вот теперь — спустя 47 лет — в Иране снова бастуют водители. Только теперь они не поддерживают систему шахидов. Они бастуют против неё.
Забастовка дальнобойщиков 2025 года — это не протест обездоленных. Это революция компетентных. Людей, которые знают, как работает экономика. Как доставляются продукты, топливо, стройматериалы. Как функционирует повседневная реальность.
Символично, что бастующие в Telegram-чатах называют свои грузовики «танками сопротивления». Это аллегория с двойным дном:
- Во-первых, это насмешка над терминологией режима, в котором каждая казнь — «удар по врагу», а каждая проповедь — «фронт духовной войны»;
- Во-вторых, это историческая память: грузовики и танки — машины, двигающие историю, но у грузовиков другая цель — строить, а не разрушать.
Несмотря на различия в географии, культуре, идеологиях, все описанные выше движения объединяет несколько структурных черт:
- Транспорт — это критическая инфраструктура, и его остановка парализует не только экономику, но и государственный контроль.
- Водители как сообщество аполитичны, но крайне дисциплинированы, что делает их неудобными для репрессий и одновременно уважаемыми в народе.
- Экономическая мотивация приводит к политическому выводу: если система не может обеспечить минимальный уровень справедливости, она подлежит замене.
- Отсутствие централизованного лидерства — ключ к устойчивости. Режим не может обезглавить протест, если головы у него нет.
- Горизонтальная солидарность: транспортники всегда втягивают в орбиту другие профессии — докеров, пекарей, фермеров, учителей.
Именно поэтому Иран, как когда-то Польша, как недавно Франция, оказался перед новым типом революции — революцией колёс, медленной, мощной, всепроникающей.
Забастовка как рефлекс модернизации
Каждая транспортная революция — это не просто протест против бедности. Это инстинкт нации на торможение абсурда.
Когда во Франции дизель становится дороже, чем электричество — бастуют дальнобойщики.
Когда в Иране киловатт стоит дороже хлеба — бастуют пекари и водители.
Когда государство больше не может поддерживать движение, общество само жмёт на тормоза — и ставит страну на обочину истории. Чтобы развернуть.
И если история чему-то учит, то вот чему: там, где колёса остановились по воле народа, режим долго не держится.
Внутри страны нет политической фигуры, способной стать символом перемен. Мир Хоссейн Мусави — под домашним арестом. Наргиз Мохаммади — в тюрьме. Масуд Пезешкиан — лирик, а не лидер. Он не «иранский Горбачёв», он — парадный спикер исламской демократии без содержания. Хаменеи — по-прежнему страж башни, в которой уже гниёт основание.
Но есть диаспора — десятки миллионов иранцев, живущих в США, Канаде, Европе. Их усилия по поддержке протестующих блокируются новыми законами режима, запрещающими внешние переводы. Это — отчаянная попытка задушить протест финансово, но информационный эффект — обратный: миру становится всё очевиднее, что режим держится только на штыках и нефти.
Официальный Тегеран продолжает переговоры с США по ядерной программе. Но это — тактическая игра. Иран ждет, что Дональд Трамп либо потеряет поддержку, либо будет отстранён. Но у нынешнего американского президента нет иллюзий. Трамп прекрасно понимает: как только Иран получит гарантии от США, он начнёт экспортировать революцию с удвоенной энергией.
В Тегеране также осознают, что возвращение американского капитала в Иран будет означать конец политики уничтожения Израиля, которой придерживаются уже почти полвека. Компромисс — это смерть идеологии. Поэтому никакой настоящей сделки не будет.
Слухи о передаче власти сыну рахбара — Моджтабе Хаменеи — циркулируют давно. Но это пустая спекуляция. Али Хаменеи ни разу не продемонстрировал сыну ту религиозную и политическую легитимность, которая необходима для передачи власти. Моджтаба — фигура компромиссная, испуганная и лишённая харизмы. Даже в глазах самих мулл он — скорее балласт, чем надежда.
Возможен другой сценарий: коллективное руководство, при котором власть перейдёт к военному блоку КСИР + часть духовенства. Но и он нестабилен: в стране нет больше веры в фасадные перемены.
Исламская Республика Иран в 2025 году — это исторический анахронизм. Внутри — социальная деградация, экономический коллапс, растущая пропасть между элитами и обществом. Снаружи — изоляция, санкции, дипломатическая пустота. Но главное — внутри страны начинает вырабатываться новый тип протеста: долговременный, лишённый романтического пафоса, но методичный и неумолимый.
Забастовка дальнобойщиков — не эпизод, а симптом. Это не «бунт бедных», а начало революции компетентных: тех, кто знает, как работает страна, и требует смены не фасадов, а самой основы власти.
Иранский режим падёт. Не от уличного баррикадного штурма, а от внутреннего разложения и восстания на колёсах.
Потому что, как показывает история, если бастуют водители — страна стоит. А если страна стоит — значит, она готовится к шагу вперёд.