Современный Судан — это не просто арена внутреннего конфликта. Это — живой эксперимент по демонтажу постколониального государства и замене его новой формой власти, где вооруженные структуры и экономические кланы становятся самостоятельными субъектами глобальной политики.
Мухаммад Хамдан Дагло, известный как Хамидти, не просто военачальник. Он — архетип новой африканской модели власти, в которой государственные институты уступают место гибридным образованиям, сочетающим функции армии, бизнеса и дипломатии.
С того момента, как его Силы быстрого реагирования (СБР) взяли под контроль Эль-Фашир, Судан окончательно перестал быть унитарным государством в классическом смысле. Теперь это — мозаика автономных анклавов, управляемых не законами, а потоками: золотыми, миграционными, вооруженными и информационными.
За этим распадом стоит не хаос, а стратегия — стратегия тех, кто научился использовать нестабильность как капитал. В этом смысле Судан стал моделью для анализа нового типа политической экономики, где власть измеряется не территорией, а контролем над потоками ресурсов и насилия.
Историческая декомпозиция: от постколониального государства к военизированной корпорации
Чтобы понять масштаб происходящего, необходимо вспомнить, что Судан — одна из крупнейших стран Африки, пережившая четыре военных переворота, два масштабных гражданских конфликта и раздел в 2011 году, когда Южный Судан отделился, унеся с собой 75% нефтяных доходов. С тех пор основным экономическим ресурсом страны стало золото — и именно оно определило подъем Хамидти.
В 2000-е годы, когда Дарфур погрузился в кровавую войну, арабские отряды джанджавидов, к которым принадлежал Хамидти, стали инструментом контроля над регионом. После подавления восстаний эти формирования не были распущены — наоборот, они превратились в основу новой паравоенной структуры, легализованной под названием Сил быстрого реагирования.
Так, Судан вступил в фазу «военной корпоратизации»: процесс, при котором государственная монополия на насилие была разделена между армией и частными силами, получившими экономическую автономию.
Хамидти не просто командир — он владелец. Через компанию Al-Junaid он контролирует добычу золота на месторождениях Джебель Амир, экспортные каналы в ОАЭ и сеть теневых финансовых потоков, связывающих Хартум, Абу-Даби, Нджамену и Москву.
Именно здесь проявляется феномен «властного предпринимательства»: когда силовая структура превращается в корпорацию, а её лидер — в CEO войны. Хамидти стал «капиталистом насилия» — термин, который политэкономисты применяют к фигурам, совмещающим функции военачальника, бизнесмена и посредника между внешними игроками.
Мухаммад Хамдан Дагло (Хамидти): из верблюжьего каравана — в верхушку пирамиды власти
Имя Мухаммада Хамдана Дагло, известного как Хамидти, стало синонимом новой эпохи африканской политики — эпохи, в которой власть измеряется не количеством голосов на выборах и не числом дивизий, а контролем над потоками: золотом, людьми, оружием и информацией.
В XX веке такие фигуры называли «военачальниками» или «полевыми командирами». В XXI — они стали владельцами конфликтов, управляющими корпорациями насилия. Хамидти — их эталон.
Он родился в 1974 году в дарфурской провинции у бедуинского клана Махария, части арабоязычного племени ризейгат, занимавшегося разведением верблюдов и караванной торговлей между Суданом, Ливией и Египтом.
Хамидти вырос в пространстве, где власть определялась не институтами, а клановой и племенной лояльностью. Его образование ограничилось несколькими годами начальной школы — впрочем, для политической карьеры в Дарфуре это было не помехой, а даже преимуществом: здесь ценились не дипломы, а умение договариваться, защищать и мстить.
Когда в 1980-е годы племя Махария переселилось из Чада в Дарфур, они оказались на земле, где уже зрело восстание. Государство отсутствовало, вооруженные группы множились, а власть переходила к тем, кто мог организовать насилие и продать его тем, кто нуждался в безопасности.
Хамидти начинал как торговец верблюдами, но быстро понял, что в регионе, где безопасность стала товаром, гораздо выгоднее торговать оружием и лояльностью.
Дарфур начала 2000-х годов стал лабораторией насилия. Когда в 2003 году началось восстание этнических народов фор, загава и масалит против арабского правления, режим Омара аль-Башира ответил созданием и усилением карательных отрядов — джанджавидов.
Хамидти вступил в их ряды, подчиняясь своему дяде Джуме Дагло. В течение нескольких лет он превратился из командира малой группы в автономного лидера, контролирующего десятки отрядов.
Жестокость джанджавидов вошла в историю — массовые убийства, изнасилования, выжигание деревень. США квалифицировали это как геноцид в Дарфуре, а Международный уголовный суд предъявил обвинения президенту Баширу и полевым командирам. Но Хамидти тогда остался в тени: он был слишком молод и слишком низок в иерархии, чтобы попасть в поле зрения прокуроров.
Эта случайность стала его главным шансом. Он выжил там, где другие были уничтожены не пулями, а санкциями и ордерами.
Хамидти был амбициозен, хитер и крайне прагматичен. Несколько раз он поднимал мятеж против Башира, требуя выплат, званий и политических назначений для своих людей. Каждый раз режим сдавался — Хамидти умел быть полезным. В обмен на верность он получил легализацию своих формирований: в 2013 году был создан новый корпус — Силы быстрого реагирования (СБР), напрямую подчинённый президенту.
Формально СБР стали частью национальных сил безопасности. Фактически — это была частная армия, финансируемая через контракты, торговлю и добычу золота.
Башир думал, что создает противовес армии. На деле он породил параллельное государство — со своей разведкой, экономикой, дипломатией и идеологией.
СБР участвовали в подавлении мятежей в Нубийских горах, в охране судано-либийской границы и в экспортных миссиях: тысячи бойцов отправились в Йемен, где сражались на стороне коалиции Саудовской Аравии и ОАЭ против хуситов.
Так Хамидти вошел в мировую систему контрактной войны. Его бойцы стали товаром, а сам он — посредником между арабскими монархиями, Россией и Африканским континентом.
Ключ к его империи — золото.
Дарфур, особенно регион Джебель Амир, богат залежами, которые долгие годы контролировали племенные вооружённые группы. После того как Хамидти установил над ними власть, он создал семейную компанию Al Junaid, которая стала крупнейшим экспортером суданского золота.
Через Дубай и Абу-Даби золото СБР легализуется и поступает на мировые рынки.
По оценкам Международного валютного фонда, Судан ежегодно добывает около 90 тонн золота, но официально регистрирует лишь треть. Остальное уходит «по серым каналам» — преимущественно через структуры, связанные с Хамидти.
С этих доходов финансируется армия СБР, закупка техники, беспилотников, а также политическая инфраструктура — от телеканалов и НПО до сети лояльных журналистов и посредников.
Таким образом, Хамидти построил не просто военную группировку, а замкнутую экономическую систему, где деньги превращаются в власть, а власть — в новый капитал.
Отношения Хамидти с внешними игроками — вершина его политического мастерства.
С ОАЭ его связывает стратегический альянс: именно Абу-Даби стала главным пунктом сбыта золота и источником финансирования. Эмиратские компании построили логистические центры на суданско-чадской границе, откуда идут поставки топлива, техники и продовольствия для СБР.
С Саудовской Аравией — отношения практические: королевство платит за наемников, но не вмешивается в внутренние дела.
С Россией — взаимовыгодный обмен. Через «Вагнер» СБР получили подготовку, оборудование и каналы торговли золотом. Взамен Москва получила доступ к суданским месторождениям и поддержку планов по строительству военно-морской базы на Красном море.
Хамидти лично посещал Москву в феврале 2022 года — в тот самый день, когда началось российское вторжение в Украину. Это символично: он всегда оказывается рядом с центрами мирового кризиса, когда происходит передел порядка.
Весной 2019 года, когда народные протесты снесли Башира, Хамидти сыграл решающую роль. Вместе с генералом Абдель Фаттахом аль-Бурханом он сверг старого диктатора, выдав этот шаг за победу революции.
На улицах Хартума его тогда приветствовали как нового героя — молодого, решительного, антисистемного.
Но уже через несколько месяцев его отряды расстреляли протестующих. Сотни погибших, тела в Ниле, изнасилования, исчезновения — Хамидти снова показал, что его власть строится не на консенсусе, а на страхе.
После свержения гражданского правительства в 2021 году он окончательно стал теневым соправителем Судана. Его силы контролировали запад, армия — восток. Экономика разделилась, а государство раскололось на два контура: бюрократический (под контролем Бурхана) и военно-капиталистический (под контролем Хамидти).
Конфликт между СБР и армией Бурхана стал не просто борьбой за власть. Это — системная война между двумя экономиками.
С одной стороны — классическое государство, зависящее от международной помощи, бюджетов и институтов.
С другой — гибридная корпорация, которая живет по законам глобального черного рынка.
Когда СБР взяли под контроль Эль-Фашир, это стало символом окончательного краха старого Судана.
Теперь война не имеет фронта — она ведется за торговые пути, за шахты, за контроль над гуманитарными коридорами. СБР используют дроны, спутниковую разведку, финансовых посредников и PR-компании, как транснациональный холдинг.
Хамидти — это не просто человек с автоматом. Это новый тип власти в Африке.
Он сочетает черты военного лидера, бизнесмена, дипломата и медиа-архитектора.
Он — CEO войны, управляющий корпорацией, чья миссия — выжить в хаосе и монетизировать хаос.
Его сила — в том, что он не зависит от международного признания. Его валюта — не доллары МВФ, а золото, люди и страх.
Он создал сеть, которая переживет любую санкцию: децентрализованную, мобильную, способную воспроизводить власть на руинах институтов.
В африканской политической истории он станет символом нового варварского рационализма — когда разрушение не следствие анархии, а инструмент накопления.
Мухаммад Хамдан Дагло олицетворяет переходный момент истории континента.
В его лице соединяются черты кочевника, наемника и миллиардера; он — продукт распада колониальной системы и одновременно архитектор новой модели, где государство — не центр, а оболочка для частных военных сетей и корпоративных интересов.
Судан сегодня — зеркало, в котором Африка видит собственное будущее: континент частных армий, ресурсных империй и гибридных элит, для которых границы — это просто линии на песке.
Хамидти не реформатор и не идеолог. Он — инженер выживания.
И пока в его руках золото, оружие и люди, Судан будет оставаться не страной, а ареной, где власть измеряется скоростью оборота насилия.
Парамилитарная экономика и внешние акторы: Судан как геоэкономический узел
Конфликт между СБР и регулярной армией — это не просто борьба за власть. Это — столкновение двух моделей экономики. Армия опирается на традиционные институты — государственный бюджет, военную бюрократию, сеть зависимых предприятий. СБР же — на гибридную экономику, построенную на контроле над золотом, логистическими маршрутами и миграционными потоками.
В 2023–2025 годах Судан стал ключевым звеном новой африканской схемы теневой глобализации, где золото служит инструментом обхода санкций и геополитического давления. По данным Международного валютного фонда, с 2021 по 2024 годы экспорт золота из Судана вырос на 45%, при этом официальные доходы бюджета почти не изменились. Разница — это «потерянное золото», уходящее в неучтённые каналы, контролируемые СБР и их внешними партнерами.
ОАЭ стали главным бенефициаром этой схемы. Через свои трейдинговые компании в Дубае они легализуют «серое золото», поступающее из Судана, Чада и Центральноафриканской Республики. При этом Эмираты играют двойную роль — финансируя гуманитарные миссии ООН и одновременно поставляя технику, беспилотники и топливо структурам, связанным с СБР.
Россия и частная военная компания «Вагнер» внесли свой вклад в милитаризацию экономики Судана. Их обмен был прост: безопасность за ресурсы. Судан стал источником не только золота, но и политического влияния в Красном море, где Москва планирует создание военно-морской базы в Порт-Судане.
Таким образом, Судан сегодня — не внутренний кризис, а геоэкономический интерфейс, в котором пересекаются интересы арабских монархий, России, Запада и африканских региональных держав. Каждая из сторон видит в нём не проблему, а возможность: кто-то — источник сырья, кто-то — плацдарм, кто-то — буфер от миграционных потоков.
Судан сегодня — не просто очередной кейс гражданской войны. Это учебник по политэкономии распада государственности, где вертикаль власти разлагается на набор квазиавтономных кластеров, контролирующих материальные и нематериальные потоки — золото, топливо, логистику через приграничные коридоры, трудовую и вынужденную миграцию, информацию и насилие как услугу. Захват Эль-Фашира Силами быстрого реагирования (СБР) закрепил необратимую смену логики конфликта: решает не юридический суверенитет, а способность монетизировать контроль над потоками и превращать их в устойчивую ренту. В этом смысле Судан — не «аномалия Африки», а концентрат трендов XXI века, где традиционные институты проигрывают сетям силового предпринимательства.
Дальше встает главный вопрос не о том, «кто победит», а о том, возможно ли прекратить воспроизводство войны, если ее мотором стала экономика серого золота и теневой логистики. Инструменты классической дипломатии здесь буксуют: они предлагают политические компромиссы там, где конфликт подпитывается превосходством трансграничной наличности над медленными бюджетными механизмами.
Политическая экономика войны: золото как топливо, логистика как стратегия, насилие как услуга
Сегодняшний Судан держится на треугольнике «золото — логистика — насилие». Золото выполняет роль универсальной валюты конфликта: его легко транспортировать, его можно легализовать через хабы рафинирования и трейдинга, а разница между фактическим объемом добычи и официальной статистикой превращается в сверхприбыль, из которой финансируются вооружения, наем личного состава и политические сделки. Логистика обеспечивает перемещение не только металла, но и товаров двойного назначения — от топлива до комплектующих для беспилотных систем. И, наконец, насилие становится услугой безопасности: охрана конвоев, сопровождение гуманитарных грузов, контроль над рынками и складами монетизируются через «комиссии безопасности» и негласные тарифы.
Преимущество СБР — в более высокой антифрагильности этой модели. Даже при санкционном давлении и дипломатической изоляции трансграничные каналы воспроизводят наличные потоки быстрее, чем армейская бюрократия способна их пресечь. Отсюда устойчивость СБР к коротким перемириям и переговорам: любые паузы уменьшают текущую ренту и потому воспринимаются как риск, а не как шанс.
Военная география после Эль-Фашира: узлы, коридоры, уязвимости
Эль-Фашир был последним крупным опорным пунктом армии в Дарфуре. Его падение раскрыло два эффекта. Первый — логистический: армейские маршруты снабжения к западу от Нила оказались разорваны, а инициатива сместилась к тем, кто контролирует дороги на Чад и далее к северо-западным аэродромам и складам. Второй — демографический и гуманитарный: массовые перемещения жителей, волна насилия и принуждения, а также «неформальная национализация» городских ресурсов стали механизмом закрепления контроля. Это не классическая оккупация с административным управлением; это «эффект крепости», где порядок удерживается страхом, дефицитом и зависимостью от доступа к товарам первой необходимости.
Армия, обладая преимуществом в тяжелых системах на отдельных направлениях, вынуждена растягивать фронт и держать восточную половину страны, включая коммуникации к Порт-Судану и уязвимые узлы в Кордофане. Та часть конфликта, которая кажется тактическими налетами и ударами БПЛА, на деле — экономическая борьба за трассы, рынки и склады.
Гуманитарная система под принуждением: катастрофа как функция потоков
Гуманитарный коллапс в Судане — крупнейший в мире по совокупности показателей нуждаемости, смертности и ограничения доступа. Вынужденная миграция многомиллионного масштаба образует новую «экономику бедствия». Контроль над гуманитарными коридорами и складскими мощностями — это рычаг для любой полностью или частично нелегальной силы: сопровождение колонн, изъятия, «плата за проход», списания и перепродажи. Чем хуже доступ, тем выше издержки, а следовательно — и маржа посредников. Система становится самоподдерживающейся: война производит дефицит, дефицит монетизируется, монетизация укрепляет стимулы продолжать войну.
Здесь же глубоко спрятан ответ на вопрос, почему короткие «гуманитарные окна» редко срабатывают стратегически. Они улучшают ситуацию в моменте, но не меняют структуру стимулов, в которой любое устойчивое перемирие равно разрушению текущего денежного потока для тех, кто охраняет, пропускает и перераспределяет.
Переговорные форматы и их пределы
Классические переговорные подходы — развод сил, рамочные соглашения, пакеты амнистии — столкнулись с системной проблемой: конфликт удерживается не только политическими позициями, но и финансовой инфраструктурой войны. При таком устройстве обещания бюджетной поддержки и снятия санкций проигрывают наличным платежам и неформальным гарантиям, которые поставляются быстро и без публичных условий. Отсюда трение вокруг роли посредников из стран Персидского залива, споры о нейтральности площадок, конкурирующие предложения по будущему Красного моря и портовой инфраструктуры.
Ключевой дефект многих инициатив — разведение безопасности и экономики. Если договоренности касаются только режима прекращения огня, не трогая схемы монетизации золота и гуманитарных коридоров, они обречены на эрозию.
Сценарное окно 2025–2027: четыре траектории
Затвердевание парамилитарного режима. СБР удерживают запад страны и основные золотые узлы, формируют устойчивые городские анклавы с жесткими правилами доступа к товарам. Гуманитарная помощь пропускается как платная услуга. Вероятность высокая, если внешнее давление на трейдинг золота останется фрагментарным.
Военная реконquista армии. При усилении авиации, перерезании коридоров и расколах в элитах СБР армия может отбить часть Дарфура. Но издержки для населения вырастут кратно, а финансовая рента войн продолжит питать саботаж локальных перемирий.
Балканизация и де-факто федерализация. Мозаика автономий с сегментными секторальными соглашениями (энергетика, продовольствие, логистика) без единой политической вертикали. Риски: легализация экспорта из конфликтных зон без подотчетности за преступления.
Большая сделка. Пакетная схема: демилитаризация отдельных городов с введением международного наблюдения, сертификация происхождения золота, эскроу-каналы для выручки, личная ответственность командиров по тяжким эпизодам насилия. Это трудно, медленно и непопулярно, но дает единственный шанс перевести войну из режима воспроизводства в режим истощения.
Право и ответственность: уголовные и финансовые треки
Одна плоскость — фиксация и расследование военных преступлений, преступлений против человечности, эпизодов массового насилия и исчезновений. Другая — финансовая трассировка. Без точечных мер против сетей, легализующих «серое золото», и без внедрения внешнего аудита в хабах торговли и рафинирования юридическая ответственность останется символической. Персональные санкции, запреты на операции, заморозка активов и контролируемые лицензии должны накладываться не «по национальности», а по конкретным юридическим лицам, маршрутам и партиям сырья.
Отдельный узел — гуманитарные коридоры. Доступ к складам, телеметрия движения колонн, внешний мониторинг и страхование поставок работают только в связке. Если коридор можно закрыть одним приказом, он превратится в инструмент вымогательства. Если коридор завязан на независимые наблюдатели и финансовые гарантии, цена его захвата резко возрастает.
Региональная безопасность: Красное море, Сахель, Восточная Африка
Судан находится в зоне пересечения трех конуров. На Красном море — конкуренция за порты и потенциальные базы, где любой инвестор требует минимальной предсказуемости и страхуемости. В Сахеле — трансафриканские цепочки перевозок, торговли и найма, для которых Дарфур служит как транзит, так и источник. На востоке — потоки перемещенных лиц в Египет, Южный Судан, Уганду, где вырастают новые рынки нелегальной логистики и криминальной защиты. Без санитарного пояса прозрачности вокруг золота и гуманитарных маршрутов регион рискует получить долгоживущую нелегальную экономику, способную пережить любые политические соглашения.
Архитектура выхода: минимально необходимый набор инструментов
Сертификация происхождения золота. Нужен режим «конфликтное золото 2.0»: реестр шахт и маршрутов с внешним аудитом, привязка к платежным системам, контроль на уровне хабов рафинирования и трейдинга. Принцип прост: нет прозрачности — нет доступа к рынку.
Финансовые коридоры. Эскроу-счета для выручки от легального экспорта с обязательными начислениями в гуманитарный фонд и фонд коммунальной инфраструктуры. Платежи в адрес поставщиков — только при соблюдении процедур коридоров и допуска мониторинга.
Городские соглашения. В городах с высоким риском — нейтрализация коммунальной инфраструктуры (вода, электричество, медучреждения) под внешним наблюдением. Частичная амнистия за преступления низшей тяжести при условии разоружения и работы в смешанных патрулях. Тяжкие составы остаются вне амнистии.
Реформа сектора безопасности. Пошаговая интеграция ограниченного контингента в смешанные структуры под внешней верификацией, параллельно — персональная ответственность командиров, фигурирующих в расследованиях. Иначе получится косметика, а не институциональная сборка.
Роли внешних игроков: от конкуренции к условному сотрудничеству
Страны Персидского залива обладают рычагами, позволяющими либо продолжать «серую легализацию», либо внедрить жесткие стандарты комплаенса. Их экономический интерес в предсказуемых правилах и страхуемых морских маршрутах совпадает с задачей деэскалации. Запад и международные финансовые институты способны подкрепить гуманитарные бюджеты, но должны опираться на механизмы контроля за потоками, иначе это субсидирование войны. Африканские региональные структуры сильны там, где речь о совместной пограничной прозрачности и цифровом учете грузов. Информационный сектор — медиа и правозащитные организации — поддерживает давление на подотчетность и снижает премию за скрытость.
Выход Судана из траектории распада невозможен без перестройки экономических стимулов войны. Любая конструкция, ограниченная сугубо политическими договоренностями, будет размыта потоками серого золота и рентой гуманитарной логистики. Вероятное окно — это связка трех мер: жесткая сертификация происхождения металлов, финансовые коридоры с внешним мониторингом и поэтапная политическая интеграция через городские соглашения. Это не быстрый мир и не великая архитектура. Это минимально достаточная устойчивость, с которой вообще есть шанс начать институциональную сборку.
Судан как концентрат глобальной уязвимости
Судан показал, насколько быстро классическая государственность уступает место рынку насилия, если ключевые экономические цепочки оказываются вне публичных правил. Побеждает не тот, кто формально владеет институтами, а тот, кто умеет управлять потоками и превращать дефицит в ренту. Следовательно, инструменты стабилизации должны двигаться не сверху, а вдоль этих потоков: сертификация, аудит, страхование и мониторинг. Это не романтичная дипломатия и не блестящие саммиты. Это ремесленная, техничная и скучная работа — но именно она способна остановить воспроизводство войны и вернуть Судану возможность снова стать государством, а не рынком.