В последние месяцы Грузия оказалась в центре внимания наблюдателей как внутри страны, так и за её пределами. Цепочка громких кадровых перестановок в ключевых силовых структурах вызвала у оппозиции и значительной части медиа-сообщества шквал спекуляций: от разговоров о внутриэлитном заговоре до версии о надвигающейся диктатуре. Однако, если отбросить эмоции и лозунги, факты говорят о другом: мы наблюдаем не крах, а переформатирование архитектуры власти — осознанное, стратегическое и, главное, неизбежное. Попробуем объяснить, почему.
Грузия переживает, возможно, один из самых непрозрачных, но в то же время стратегически значимых периодов за последние 10 лет. На первый взгляд, серия отставок в структурах, традиционно воспринимаемых как опора политического режима — Службе государственной безопасности, прокуратуре, Министерстве внутренних дел и спецназе — может показаться кризисом власти. Однако более точный анализ свидетельствует об ином: речь идёт не о демонтаже, а о трансформации системы управления, обусловленной как внутренней эволюцией политических процессов, так и внешними вызовами.
Важный контекст задаёт заявление председателя парламентского комитета по обороне и безопасности Ираклия Бериашвили, сделанное 4 июня 2025 года на заседании комитета: «Грузия вступает в новый этап, в котором репрессивная инерция прошлого должна уступить место институциональной рациональности. Важно не сохранять структуру ради лояльности, а повышать управляемость ради устойчивости». Это заявление — не декларация, а своеобразный программный манифест власти, поясняющий суть происходящего.
Важа Лилуашвили возглавлял Службу государственной безопасности с 2020 года. Его карьера в спецслужбах началась задолго до этого — он работал в МВД с 1990-х, затем в спецподразделениях при президенте Саакашвили, а с 2014 года был приближен к премьеру Гарибашвили. По сути, он олицетворял силовую стабильность периода политической турбулентности.
Служба, которую он возглавлял, играла центральную роль в обеспечении лояльности госаппарата, особенно после 2019 года, когда протесты по поводу реформы образования и инцидента с российским депутатом Сергеем Гавриловым стали первым серьёзным вызовом правящей партии. Именно тогда была выработана модель превентивного контроля за госслужащими — через проверку связей, лояльности, активности в соцсетях.
Однако с 2022 года в концепции безопасности начался постепенный сдвиг. От силовой фильтрации — к цифровому мониторингу. Согласно докладу Центра анализа киберугроз Грузии (CACTUS), за период 2022–2024 гг. количество зафиксированных попыток дезинформационного вмешательства и атак на государственные сайты увеличилось в четыре раза. На этом фоне главной задачей стало не столько контролировать чиновников, сколько предсказывать и пресекать внешние угрозы гибридного характера.
Именно поэтому на место Лилуашвили пришёл Бачо Мцерлишвили — бывший заместитель министра обороны, возглавлявший подразделение по стратегическим коммуникациям и сотрудничеству с НАТО. Его назначение подтверждает: грузинская власть больше не рассматривает СГБ как «внутреннего надзирателя», она превращает её в элемент кибер-гибридной обороны.
Ираклий Шотадзе занимал пост генерального прокурора дважды: с 2015 по 2018 год и с 2020 по 2025 год. Его второе назначение было поддержано 89 депутатами из 150 — рекордное число для назначения на такую должность, что свидетельствовало о высокой степени политического доверия. Под его руководством прокуратура инициировала целый ряд резонансных дел, включая расследования против бывших чиновников времён Саакашвили, а также разбирательства, касающиеся финансирования некоторых неправительственных организаций.
Однако после 2023 года критика в адрес прокуратуры усилилась. В отчёте миссии Европарламента от ноября 2024 года указано: «Наблюдается избыточная концентрация полномочий в руках прокуратуры, недостаточная прозрачность процессов, политически чувствительные дела рассматриваются в ускоренном порядке без достаточных гарантий независимости».
Новый генеральный прокурор — Нино Ломидзе — юрист международного уровня, преподаватель Тбилисского государственного университета, член Европейской ассоциации прокуроров. Она не ассоциируется ни с одним политическим кланом. Этот выбор — ответ на европейскую повестку: в октябре 2024 года Брюссель указал среди обязательных шагов для Грузии «деполитизацию прокуратуры и обеспечение процессуального нейтралитета».
Отставка Вахтанга Гомелаури стала неожиданной в силу его особого статуса: он был не просто министром, но и человеком из ближайшего круга основателя правящей партии Бидзины Иванишвили. Он руководил охраной миллиардера в 2000-х, затем возглавлял СГБ, с 2019 года — МВД.
Министерство при нём выполняло задачи оперативной стабилизации: подавление протестов, пресечение уличной активности, контроль за региональными элитами. Однако начиная с конца 2024 года, структура МВД оказалась перегруженной. По данным Института внутренней политики Грузии, за период с января 2023 по декабрь 2024 года количество заявлений против сотрудников МВД в Генинспекцию увеличилось на 63%. Кроме того, падал уровень внутрикорпоративной дисциплины: по внутренним данным, около 800 сотрудников уволились по собственному желанию за последний год.
На фоне растущего недовольства в силовом корпусе и ухудшающегося имиджа МВД, кабинет министров решил заменить Гомелаури на фигуру более управляемую и менее конфликтную — Давида Кобахидзе, заместителя министра образования, ранее работавшего в криминальной полиции и в службе приставов. Его главная задача — не репрессии, а управление структурой: восстановление дисциплины, цифровизация процессов, подготовка реформы патрульной службы (объявленной в феврале 2025 года).
Наиболее символичной стала отставка Звиада Харазишвили, известного под псевдонимом «Хареба» — главы Департамента особых поручений МВД. Он возглавлял элитные спецподразделения с 2004 года, пережил смену трёх президентов и четырёх премьер-министров. Вне зависимости от политического курса он оставался неизменной фигурой.
Хареба имел влияние не только внутри силовой структуры, но и в криминально-силовом «междувластии», став неформальным арбитром в конфликтах между региональными элитами, полиции и спецслужб. Его отставка стала демонстрацией: грузинская власть отказывается от феодального управления на местах в пользу институционального контроля.
Как заявил в эфире Rustavi 2 бывший советник МВД Георгий Квициани: «Эта отставка — послание. Хареба символизировал силовую харизму эпохи Саакашвили, адаптированную под “Грузинскую мечту”. Его уход — это знак, что эпоха харизматических силовиков закончилась».
С конца 2023 года отношения Грузии с Евросоюзом и США переживали кризис недоверия. Закон «Об иностранном влиянии», обсуждавшийся в парламенте весной 2024 года, вызвал резкую реакцию со стороны госдепа и Европарламента. Однако, несмотря на риторику, санкции не последовали. Вместо этого в апреле 2025 года начался новый раунд двусторонних консультаций.
Именно в этом контексте важны отставки. Они демонстрируют, что Тбилиси готов к переговорам, но — на своих условиях: не через демонтаж власти, а через перестройку вертикали. Это форма soft-reset.
Как отметил аналитик Института Восточной Европы в Вене Йоханнес Фогт: «Грузия не готова к радикальной либерализации. Но она даёт понять, что репрессии — это не стратегический вектор. Отставка харизматиков и силовиков — сигнал, что власть переходит от военизированного управления к бюрократической координации».
Почему ушёл Лилуашвили? Переход от контроля к управлению
Важа Лилуашвили олицетворял этап политической стабилизации после 2012 года. Его методы, зачастую тяготеющие к превентивной политической фильтрации кадров, были эффективны на ранних этапах — особенно в условиях реваншистской риторики «Единого национального движения».
Однако в последние годы задачи изменились. Государственная безопасность больше не исчерпывается борьбой с «антигосударственными группами» или отслеживанием политической благонадёжности. Вызовы стали иными — от киберугроз до трансграничной преступности. И по словам депутата Ники Сванадзе, «система безопасности должна быть не карающей, а аналитической».
Это означает смещение акцента с тотального контроля за чиновничеством на усиление информационно-аналитической и оперативной составляющей. Новый глава СГБ Бачо Мцерлишвили — фигура из этой логики. Он — не политический каратель, а специалист по гибридным угрозам, работавший с международными структурами, включая EUAM и FRONTEX.
Отставка генерального прокурора: уход от «силового маркетинга»
Офис генерального прокурора при Ираклии Шотадзе воспринимался как институт политико-юридической упаковки. Его заслугой было создание системной базы для расследования коррупционных и оппозиционных схем, но стиль его работы сформировался ещё в постсаакашвилевский период, когда от власти требовалась демонстрация силы.
Сейчас, по словам министра юстиции Рати Брегадзе, «важно не демонстрировать силу, а восстанавливать доверие к институту правосудия». Новый прокурор Нино Ломидзе — представитель школы системной реформы и правовой нейтральности. Она не связана ни с «группой Иванишвили», ни с силовым лобби, а пришла из академической среды. Такой выбор сигнализирует о снижении градуса политической ангажированности прокуратуры.
Почему ушёл Гомелаури? Ответственность без чрезмерной лояльности
Министр внутренних дел Вахтанг Гомелаури — безусловно, фигура системообразующая. Он доказал свою эффективность как координатор силовых структур. Но в современной ситуации — когда протесты становятся хроническими, а общество чувствительно к насилию — власть осознанно пошла на обновление подходов.
Как объяснил премьер-министр Ираклий Кобахидзе на встрече с фракцией «Грузинская мечта», «наше государство должно быть не только сильным, но и институционально зрелым. Репрессивная компетентность — это не альтернатива, а обуза в условиях сложной международной обстановки». Новый глава МВД Давид Кобахидзе — профессионал из системы, но без токсичной привязки к персональным кланам. Это переход к «кабинетному» типу управления — менее заметному, но более устойчивому.
Почему ушёл Хареба? Конец «героической эпохи»
Фигура Звиада Харазишвили (Харебы) в публичном сознании была мифологизирована. Он воспринимался как «властелин спецназа» — синоним порядка, но и страха. Его отставка — сильный, но символический шаг. Он означает переход от персоналистской модели управления силовым блоком к распределённой ответственности. По сути, это конец героической, персонализированной модели безопасности — и начало системной.
Как пояснил в интервью изданию Tabula политолог Тенгиз Думбадзе, «страны со зрелыми институтами не держат всю систему на одном человеке с мощным личным влиянием. Это слишком уязвимо. Если власть хочет быть системной — ей нужны не харизматики, а управляющие».
Почему всё это происходит именно сейчас?
Серия масштабных отставок в силовом блоке Грузии весной 2025 года — от главы Службы государственной безопасности до руководителей спецподразделений — вызвала шквал интерпретаций: от версий об управленческом коллапсе до домыслов о перевороте в системе «Грузинской мечты». Однако по мере удаления от момента шока и по мере накопления открытых данных, становится ясно: вектор этих решений не хаотичен и не иррационален. Он подчинён логике внешнеполитического давления, внутриполитической усталости и требованиям европейской трансформации. Это не слом системы, а её перенастройка под новую архитектуру лояльности и эффективности.
Разберём три ключевых фактора, определивших логику происходящего — фактор ЕС, фактор США и фактор внутренней институциональной усталости.
С 2022 года Грузия находится в процессе получения статуса кандидата в члены ЕС. Ключевым условием Брюсселя стали 9 рекомендаций Еврокомиссии, озвученные в июне 2022 года, но приобретшие особую актуальность в 2024–2025 годах. Среди этих пунктов — деолигархизация, гарантии политического плюрализма, независимость правосудия и деполитизация силового аппарата.
К весне 2025 года выполнение этих рекомендаций достигло критической точки. По данным отчёта Европейской службы внешних действий (EEAS), опубликованного в мае 2025 года, «Грузия продемонстрировала прогресс в сфере деолигархизации, особенно в секторе управления безопасностью». В частности, документ позитивно оценил:
– отказ от консолидации управления СГБ и МВД в одних руках;
– смену руководства прокуратуры без сохранения политических связей;
– обновление патрульной службы с прицелом на стандарты ЕСLEX.
Комиссар ЕС по вопросам расширения Оливер Вархеи во время своего визита в Тбилиси (март 2025 года) заявил:
«Страны, претендующие на членство, обязаны не имитировать реформы, а демонстрировать их в действии. И смена ключевых персон в системах правосудия и безопасности — это конкретный шаг в правильном направлении».
Данный сигнал был воспринят правящей партией как необходимость, а не политическая жертва. Поскольку в отсутствие выполнения рекомендаций Еврокомиссия была готова отложить рассмотрение грузинской заявки на 2026 год, что автоматически бы активизировало пророссийскую оппозицию и усилило уязвимость Тбилиси на международной арене.
Таким образом, отставки Шотадзе, Гомелаури и Лилуашвили — институционально обусловленные, а не ситуативные.
Второй фактор — американская позиция, формализованная в апреле 2025 года в рамках визита помощника госсекретаря США по делам Европы и Евразии Джеймса О’Брайена в Тбилиси. Согласно стенограмме встречи, опубликованной госдепом 26 апреля, ключевой месседж США звучал так: «Грузия — важный партнёр, но поддержка США невозможна, если страна будет отклоняться от базовых ценностей демократии».
На пресс-конференции после переговоров с премьер-министром Ираклием Кобахидзе, О’Брайен прямо указал:
«Мы наблюдаем знаки того, что Тбилиси ищет баланс между стабильностью и правами человека. Это непросто, но это — путь союзников».
Формально этот сигнал сопровождался мягкими угрозами — при сохранении давления на НПО и политическую оппозицию возможны точечные санкции в рамках Global Magnitsky Act. Кроме того, под угрозой оказался процесс переговоров о расширении военного сотрудничества в рамках Грузино-американского Стратегического хартера, в том числе по компоненту военной подготовки.
В этом контексте важно понимать, что назначение нового главы МВД — Давида Кобахидзе — и прокурора — Нино Ломидзе — воспринимается США как позитивный шаг. По данным Politico, «США получили от Тбилиси заверения в институциональных изменениях, не разрушая при этом стабильность. Такой подход Вашингтон считает разумным компромиссом».
Другими словами, отставки в силовом блоке — элемент контролируемой корректировки курса, не означающий потери суверенитета, но свидетельствующий о готовности учитывать интересы ключевого стратегического партнёра.
Третий фактор — внутреннее социальное давление. По данным опроса Национального демократического института (NDI), опубликованного в мае 2025 года:
– уровень доверия к Министерству внутренних дел упал с 41% (в декабре 2023) до 25% (апрель 2025);
– уровень доверия к прокуратуре — менее 20%, при росте негативного отношения в молодежной группе 18–29 лет до 63%;
– 54% респондентов считают, что полиция «используется для защиты интересов политиков, а не общества».
Это — не просто статистика. Это объективная реальность политического износа, в которой прежние методы — основанные на демонстрации силы — больше не работают. В условиях постоянных протестов (19 массовых акций в 2024 году, 11 — с января по май 2025), любое чрезмерное применение силы способно не утихомирить, а радикализовать общественные настроения.
Таким образом, отказ от силовой харизмы и ставка на управляемых, «бюрократических» фигурантов — это способ адаптировать власть под новую общественную ткань, в которой насилие — больше токсин, чем инструмент.
Как заявил бывший министр юстиции Теа Цулукиани в интервью GPB:
«Общество устало от людей, которые приказывают. Ему нужны те, кто умеет объяснять. Политика — больше не театр жестов. Это система разумных ожиданий».
Что дальше? Не репрессии, а переосмысление
Отставки в силовом блоке Грузии не укладываются в стандартные формулы о «дворцовых переворотах» или «авторитарных чистках». Напротив, они доказывают, что государственная система реагирует на сразу три уровня давления — внешний (Брюссель), стратегический (Вашингтон) и социальный (общественное настроение). И это — ключевой признак зрелости, а не хаоса.
Тбилиси не отказывается от контроля. Но он переходит от вертикали лояльности к гибкой институциональной управляемости. В этом и заключается новый политический реализм власти — не в демонстрации силы, а в перераспределении влияния в пользу устойчивости.
Ошибочно воспринимать последние события как подготовку к «новой волне репрессий». Напротив, всё говорит о трансформации: от страха к управлению, от лояльности к функциональности.
Как подчёркивает эксперт Центра государственной политики Леван Абашидзе, «власть меняет не стиль, а инструменты. Репрессия как политика доказала свою неэффективность. Сейчас ставка делается на институциональное влияние, юридическую дисциплину, цифровой надзор, аналитические центры и более изощрённые формы управления».
Грузия стоит перед сложной задачей: удержать политическую стабильность в условиях нарастающей внутренней поляризации и внешнего давления. Кадровые перестановки в силовом блоке — это не шаг в бездну и не паралич системы, а трезвый, институциональный выбор в пользу долгосрочной устойчивости. Это отказ от культа харизматических силовиков в пользу институционального управления.
Грузия остаётся демократическим государством с конкурентной политической средой. Но если она хочет сохранить эту модель и при этом не утратить контроль — она должна эволюционировать. И именно это сейчас и происходит.
«Мы не ищем силу в жестокости. Мы ищем устойчивость в системе, где государство служит обществу, а не наоборот». — Ираклий Кобахидзе, июнь 2025.