История действительно знает сюжеты, в которых поражение на поле боя становится топливом для политического выживания. После 1991 года Саддам Хусейн, потерпев разгром и лишившись Кувейта, удержал власть, подавив шиитские и курдские восстания и выстроив жесткую систему контроля, которая рухнула только после прямой оккупации в 2003-м. Этот пример не про аналогии «один к одному», а про институциональную инерцию авторитарных режимов и их способность превращать внешнее давление в ресурс внутренней мобилизации.
Июньская эскалация 2025 года стала самой острой для Ирана со времен ирано-иракской войны. Израиль нанес серию ударов по ядерной инфраструктуре, за которыми последовала американская атака по трем ключевым площадкам — Фордо, Натанз и Эсфахан. По данным профильных источников, США впервые применили 30-тысячефунтовые бомбы GBU-57 по глубоко заглубленным объектам, а по Натанзу и Эсфахану использовались крылатые ракеты. Вашингтон и Иерусалим заявляли о масштабном ущербе, но независимые оценки расходятся: от «откатили на месяцы» (по разведданным) до «на годы» (по политическим заявлениям). В любом случае, спор идет о сроках восстановления, а не о «обнулении» программы — МАГАТЭ напомнило, что «вооруженные атаки на ядерные объекты не должны происходить никогда», и настаивает на возвращении инспекций. По итогам 12 дней, по сообщениям СМИ, погибли около 1,1 тыс. человек в Иране и 28 — в Израиле.
Техническая сторона важна политически: речь шла о объектах декларируемой программы, находившихся под гарантиями МАГАТЭ. Это подстегнуло в Тегеране дискуссию — не о самом праве на обогащение (Иран его трактует широко), а о цене уязвимости, когда узлы инфраструктуры и персонал становятся мишенью. Отсюда и жесткая риторика, и правовые решения, которые последовали уже в июле.
Правовые и институциональные ответы: от закона до новых органов
2 июля президент Масуд Пезешкиян подписал закон о приостановке сотрудничества с МАГАТЭ. Это решение формально закрепило курс на закрытие доступа инспекторам до появления «гарантий безопасности объектов и ученых», о которых заявляли иранские чиновники. Сам шаг стал продолжением парламентской линии и символом того, что ядерное досье переводится в режим кризисного управления.
Параллельно власть переформатировала контур управления обороной. 3–4 августа был создан Национальный совет обороны — надстройка, одобренная Высшим советом нацбезопасности (ВСНБ). По данным госСМИ и агентств, новый орган, который возглавляет президент, централизует планирование и усиливает связку гражданских ведомств с силовым блоком; в состав вошли главы трех ветвей власти и высшие военачальники. Это не «бюрократическая перестановка», а институциональный ответ на опыт июньской войны — фактический переход к военному планированию «на постоянной основе».
Наконец, произошел кадровый разворот в узловой точке принятия решений. 5 августа Али Лариджани, ветеран иранской политики, вернулся на пост секретаря ВСНБ, сменив генерала Али-Акбара Ахмадиана; 8 августа аятолла Али Хаменеи одновременно назначил Лариджани своим представителем в Совете. Эта двойная связка — президентский секретарь и представитель Лидера — усиливает «политический канал» внутри силовой архитектуры, что говорит о стремлении координировать силовиков и дипломатический блок под более гибким политическим менеджментом.
Кризис как инструмент: внутренняя мобилизация и репрессивный контур
Непосредственно после прекращения огня власти развернули масштабную кампанию внутренней безопасности: массовые задержания, быстрые казни по делам о шпионаже, усиление присутствия силовиков в курдских провинциях и расширение полномочий органов безопасности. Для режима это привычная логика: «послевоенное окно» закрывается жестко и быстро, чтобы пресечь любую попытку перевести внешнее поражение (или ущерб) в уличную политику.
Эта мобилизационная модель опирается на два столпа: КСИР/Басиж и судебно-карательный аппарат. Первый обеспечивает «фактор улицы» и контроль над чувствительными территориями и коммуникациями, второй — скорость и неотвратимость наказаний. Именно так работали механизмы у Саддама в 1991-м: репрессии, перекрытие воздуха и дороги беженцам, «восстановление порядка» через экстремальную силу — иначе говоря, институциональная инерция авторитарного государства. Сходство не означает тождества, но урок прочитан.
Экономика осады: нефть, юань, риал
Режимы выживают, пока «каса» пополняется. Иран держится на экспорте нефти, который, несмотря на войну и санкции, в июне–июле не рухнул. По данным Kpler, за неделю в середине июня загрузка достигала 2,2 млн барр./сутки — пятинедельный максимум. Основной покупатель — Китай: по ряду оценок, на него приходится свыше 90% поставок. Это означает критическую зависимость от одной траектории сбыта, но одновременно и наличие «якоря» валютной выручки, без которого система быстро теряет устойчивость.
Макрофон, однако, тревожный. По оценкам МВФ, в 2025 году у Ирана — околонулевая реальная динамика (около 0,6% роста) и инфляция свыше 43%. Риал на свободном рынке держится вблизи 91–92 тыс. туман за доллар (то есть около 910–920 тыс. риалов), что отражает перманентное давление на валюту. Уязвимость в финансах — ахиллесова пята режима, компенсируемая дисциплиной расходов, скидочной нефтью и административным контролем за ценами.
Нефтяной рынок реагирует на политические решения Тегерана мгновенно: 2 июля, в день оформления закона о приостановке сотрудничества с МАГАТЭ, Brent прибавил около 3%, что иллюстрирует, как ядерная политика конвертируется в рисковую премию на сырье. Это дополнительный рычаг: экспорт ограничен санкциями, но способность «качать» ценой — инструмент внешней проекции, который Тегеран понимает и использует.
Ядерное досье после ударов: не финал, а пауза
Ключевой результат июньской кампании — не разрушение потенциала, а пауза, которая будет заполнена политикой. Соединенные Штаты и Израиль нанесли чувствительный технический урон. Но уже в июле и августе всплыл главный вопрос: кто и на каких условиях вернет МАГАТЭ на площадки, где лежит ядерный материал, и как будут закрыты «входы в туннели», поврежденные ударами, — МАГАТЭ и профильные источники прямо предупреждают, что «восстановление возможно в течение месяцев». Тегеран, в свою очередь, поднял ставки законом о приостановке сотрудничества и переводом всех решений по инспекциям в контур ВСНБ.
10 августа стало известно, что заместитель главы МАГАТЭ все же поедет в Тегеран «для улучшения отношений», но без инспекций. Для властей это удобное окно: можно вести торг о «новой рамке» доступа, не сдавая позицию силы и не давая картинку инспекторам. Для экономики — шанс отыграть хотя бы часть рисков. Для внешних игроков — тест, насколько дееспособна связка «Лариджани в ВСНБ + новый Совет обороны», когда дело дойдет до реальных пропусков на объекты.
Возвращение Лариджани важно не столько биографией, сколько функцией «переводчика» между силовым блоком и политической элитой, включая парламент и судебную систему. Его назначение секретарем ВСНБ и одновременное закрепление статуса представителя Лидера в Совете повышают шансы, что линия Тегерана будет менее импульсивной и более транзакционной — с попыткой выторговать «пакет гарантий» в обмен на поэтапное возвращение МАГАТЭ и снижение градуса на региональном периметре. Но эта же конфигурация может ускорить жесткие решения, если «окно переговоров» будет воспринято как слабость оппонента.
Почему режим удержался — и где предел прочности
Сумма факторов объяснима. Во-первых, у Тегерана сохранился ресурс «национального оскорбления», который работает даже в условиях критики власти: внешние удары автоматически переключают повестку от вопроса «кто виноват внутри» к вопросу «как отвечать снаружи». Во-вторых, экономика, зависимая от нефти и Китая, продолжает генерировать валютный поток, достаточный для поддержания выплат и субсидий. В-третьих, институциональная архитектура (КСИР, Басиж, судебная машина, ВСНБ, теперь еще и Совет обороны) доказала способность быстро «закрывать» внутренний контур. И, наконец, элитный консенсус вокруг фигуры Хаменеи, подстрахованный кадровыми решениями в ВСНБ, не дал конфликту перейти в фазу «войны башен».
Предел прочности — экономика и изоляция. Если санкционный зажим усилится, экспорт просядет (или скидка к Brent еще вырастет), а риал ускорит падение, режим столкнется с накоплением негатива, который не компенсируется ни пропагандой, ни силовым контролем. В такой точке цена подавления растет быстрее, чем доходы от нефти. Пока до нее далеко: июль показал, что вывоз держится, а политическая конфигурация — гибкая. Но это не «стабильность по умолчанию», а режим ручного управления, где каждая неделя требует новых решений.
Иран в паузе между войнами: экономика на издыхании, фронты — на расширении
Экономическая агония Ирана сегодня дополняется не только санкционным зажимом и обвалом валюты, но и физическим износом ключевой инфраструктуры. Летняя жара 2025 года стала самой сильной за последние два десятилетия: температура в ряде городов, включая Ахваз и Бушер, поднималась выше 50 °C, приводя к массовым отключениям электричества, авариям на водопроводах и росту заболеваемости тепловыми ударами. Министерство энергетики признает: износ сетей водоснабжения в сельской местности превышает 40%, а в некоторых провинциях, как Систан и Белуджистан, более половины насосных станций работают в аварийном режиме. Это не просто бытовые проблемы — дефицит воды напрямую бьет по сельхозпроизводству: по оценкам Организации сельского хозяйства Ирана, урожай пшеницы в 2025 году может упасть на 20–25%, что создаст дефицит на внутреннем рынке и ударит по экспортным позициям.
В этих условиях осень рискует превратиться из климатического испытания в политическую жару. Вспышки массовых протестов 2019 и 2022 годов были стихийными — их вызывали резкое повышение цен на топливо или гибель молодой женщины от рук «моральной полиции». Сегодня сценарий может быть иным: после военного поражения центр ослаблен, а в элите появились контргруппы, готовые использовать социальный гнев как инструмент борьбы за власть.
Элитные трещины и «реформаторская» карта
Иранское «реформаторское крыло» — это не либералы в западном понимании, а часть старой системы, стремящаяся к перераспределению ресурсов и власти. Их осторожные намеки, мягкие критические фразы и оговорки о «необходимости перемен» становятся индикаторами того, насколько глубоко зашел раскол. Любое их высказывание сегодня работает как сигнал: для недовольных это приглашение к активности, для силовиков — повод для зачистки.
Силовой блок, опасаясь организованного протеста, уже расширил понятие «пятая колонна» до всеобъемлющего ярлыка. Под него попадают оппозиционные активисты, бизнесмены, региональные лидеры и даже бывшие союзники, утратившие доверие. Волна задержаний в июле–августе коснулась более 2 тыс. человек, включая журналистов и муниципальных депутатов.
Провинции Иранский Курдистан и Белуджистан остаются хроническими очагами нестабильности. Здесь восстания имеют вооруженный характер, а этнополитическая подоплека сочетается с трансграничными факторами. В Курдистане, по данным правозащитных НПО, за июль произошло более 30 вооруженных стычек между повстанцами и силами КСИР. Белуджские формирования, в том числе «Джаиш аль-Адль», использовали военную паузу для восстановления лагерей и расширения зон влияния на границе с Пакистаном.
Силовое подавление дает частичный эффект: КСИР проводит карательные рейды, уничтожает оружейные склады и перекрывает каналы снабжения. Но полного контроля нет, а переговоры с племенными лидерами буксуют. В обоих регионах протесты переплетаются с бедностью, наркоторговлей и контрабандой, что делает конфликт затяжным.
Внешний контур: наступательная линия
В отличие от Ирака после 1991 года, Тегеран не сокращает внешнюю активность. Напротив, он усиливает прокси-направления. В Сирии и Ираке иранские стратеги все активнее делают ставку на курдские вооруженные формирования, включая радикальные элементы, аффилированные с РПК. Сирийские курды для Ирана стали новым ядром союза на сирийском направлении, частично вытеснив алавитов.
В Иракском Курдистане проиранские силы ведут диверсионную и политическую борьбу против Эрбиля и турецкого военного присутствия. Одной из целей этого давления является срыв проекта «Дорога развития» — масштабной транспортно-логистической артерии, которую Турция и Ирак рассчитывают превратить в коридор между Персидским заливом и Европой.
На Йеменском фронте Иран продолжает вооружать и финансировать движение «Ансаралла» (хуситов), чьи атаки на судоходство в Красном море создают угрозу глобальным торговым маршрутам. На Южном Кавказе Тегеран внимательно отслеживает дискуссию о Зангезурском коридоре, расценивая возможное посредничество США как вызов своим интересам, и прибегает к агрессивной риторике в адрес Баку и Анкары.
Ядерная пауза и военное восстановление
На ядерном треке ситуация остается замороженной: Тегеран категорически отказывается снижать уровень обогащения урана, что фактически превратило переговоры с Западом в пустую формальность. Зато в военной сфере фиксируются признаки восстановления объектов, поврежденных в июньских ударах.
По данным региональных источников, начата реконструкция систем ПВО (в том числе «Бавар-373» и модернизированных комплексов С-200), восстановление сетей военной связи и ремонт стартовых позиций для ракет средней дальности. Наблюдается приток технической помощи из Китая и России — от поставок электроники до обмена инженерами. Процесс идет медленно из-за санкций и нехватки комплектующих, но стратегическая линия очевидна: вернуть хотя бы часть потенциала до того, как Израиль или США предпримут новую серию ударов.
В Вашингтоне и Тель-Авиве прекрасно понимают: чем быстрее Иран восстановит оборонную инфраструктуру, тем сложнее будет повторить июньский сценарий. Поэтому вероятность нового витка конфронтации — до завершения восстановления — крайне высока. Сегодняшнее состояние Тегерана — не мир, а пауза между войнами, и чем быстрее страна возвращается в строй, тем короче будет эта пауза.
… Краткосрочно Тегеран будет играть тремя картами. Первая — «контролируемая закрытость»: законсервировать объекты, тянуть с инспекциями, торговаться по гарантиям и безопасности персонала. Вторая — «экономический дыхательный аппарат»: любой ценой удержать экспорт и китайский канал, подмораживая внутренний спрос административными мерами. Третья — «политический менеджмент»: использовать ресурс Лариджани и нового Совета обороны для синхронизации силовиков и дипломатов. Если это сработает, увидим частичную деэскалацию и обмен «ограниченных уступок» на техконтакты с МАГАТЭ. Если нет — цикл ударов и ответов продолжится, а внутренняя мобилизация станет «новой нормой».
Итог прост и жесток: июньская война не привела к обрушению системы. Она подтолкнула режим к перенастройке рычагов — от права и институтов до экономики и силового контура. В этом смысле Тегеран, как когда-то Багдад, пережил удар не как финал, а как первый раунд. Разница лишь в том, что теперь ставка выше: ядерная технология и глобальный рынок нефти превращают каждый следующий шаг в событие планетарного масштаба.