В сирийском политическом ландшафте, где каждая религиозная и этноконфессиональная группа веками балансирует между выживанием и лояльностью к центру, фигура шейха Хикмета Хиджри занимает особое, почти парадоксальное место. Верховный духовный лидер друзов, человек, родившийся за тысячи километров от Сирии — в Латинской Америке — стал одной из самых неожиданных политических фигур в новейшей истории Сирии. Его эволюция — от союзника Башара Асада до его непримиримого оппонента — отражает гораздо более глубокий кризис: кризис идентичности и политической субъектности самой друзской общины в Сирии.
Рождение в 1965 году в Венесуэле — не просто биографическая деталь. Это отправная точка для понимания многослойной идентичности Хикмета Хиджри. Его отец, шейх Салман Ахмед Хиджри, находился там по делам, как и многие другие представители эмигрантской волны друзов из Сирии и Ливана. Общины друзов в Венесуэле сформировались ещё с конца XIX века и играли важную роль не только в диаспоре, но и в транснациональных связях с исторической родиной.
Вернувшись в Сирию в подростковом возрасте, Хикмет учился в Дамасском университете, получив юридическое образование. Однако уже в 1993 году он вновь оказался в Латинской Америке — теперь уже по работе. Его окончательное возвращение в Сирию в 1998 году и оседлость в Канавате, одном из религиозных центров друзов в провинции Сувейда, стали прологом к его восхождению в иерархии общины.
Смерть его старшего брата в 2012 году — загадочная и внезапная — открыла Хикмету путь к титулу «шейха акиля» — высшей духовной должности у друзов. Этот год совпал с началом глубочайшего кризиса сирийского государства. Башар Асад, оказавшись на грани краха, стремился сохранить лояльность всех возможных меньшинств, включая друзов, а шейх Хиджри встал в один ряд с теми, кто открыто поддержал режим.
Его тогдашние слова звучали как прямое одобрение авторитарной вертикали: «Башар, ты — надежда страны, арабского единства и всего арабского мира». Он призывал своих последователей к вооружённой поддержке режима, превращая традиционно нейтральную друзскую общину в сторону вооружённого конфликта.
Однако спустя почти десятилетие, в 2021 году, всё изменилось. Поводом стал телефонный разговор с генералом сирийской армии, в ходе которого прозвучали уничижительные фразы в адрес самого шейха. Это унижение стало точкой невозврата: Хиджри публично дистанцировался от режима, а его последователи в Сувейде вышли на улицы. Протесты были подавлены жестоко и безапелляционно — как это делает каждый режим, утративший моральную легитимность.
С тех пор риторика шейха кардинально изменилась. Он стал открыто критиковать правительство, называя его «экстремистским», а действия армии — «зверствами, достойными ИГИЛ». Шейх впервые публично заявил, что никакого примирения с Дамаском быть не может. Он фактически перешёл в оппозицию, рискуя не только авторитетом, но и жизнью.
В мае 2025 года шейх сделал заявление, которое потрясло региональную политику: в интервью Washington Post он подчеркнул, что «Израиль не является врагом друзов». Это не просто риторическая уловка. Это демонтаж одного из краеугольных камней сирийской пропаганды, основанной на вечной конфронтации с Израилем.
Хиджри пошёл ещё дальше, заявив, что десятилетиями навязываемые лозунги «борьбы с сионизмом» не имеют ничего общего с интересами простых сирийцев. Иными словами, он не просто изменил позицию, а предложил альтернативную концепцию: выживание и безопасность общины — прежде всего. В этом кроется главный разрыв между ним и режимом, чьё существование зиждется на мобилизационных лозунгах внешней угрозы.
Не все приняли новую линию шейха. Другие религиозные лидеры друзов — шейх Хамуд Ханауи и шейх аль-Джарбу — выступили с контрзаявлениями, подчеркнув необходимость «национального единства» и отказа от сектантства. Совет старейшин Общества Единобожия выступил с официальным заявлением о приверженности территориальной целостности Сирии.
Этот раскол указывает на более глубокий кризис: разрыв между поколениями, между традицией и прагматизмом, между религиозной элитой и социальной реальностью. Молодёжь друзской общины, прошедшая через войну, мобилизацию и репрессии, требует нового курса. Но старейшины, чья лояльность формировалась ещё в 1960–80-е годы, боятся перемен.
Между прошлым и будущим
Фигура шейха Хикмета Хиджри — это не просто биография одного из религиозных лидеров. Это зеркало, в котором отражаются кризис идентичности, выживания и политической трансформации целой общины. Он стал символом переходного времени — слишком светским для ортодоксальных шейхов, слишком откровенным для скрытных политиков, и слишком опасным для режима, не терпящего иных центров влияния.
Сегодня Хиджри стоит на перепутье. Его голос звучит всё громче — не только в Сувейде, но и в Латинской Америке, и на международной арене. Его биография — как связующее звено между Востоком и Западом, между изгнанием и возвращением, между молчанием и словом.
И вопрос уже не в том, выживет ли он как лидер. Вопрос в том, сможет ли он превратить духовный авторитет в политический капитал, не утратив при этом того, что сделало его влиятельным — доверия простых людей.
История друзской эмиграции в Венесуэлу — это не просто эпизод в длинной хронике арабской диаспоры, но политико-социальный феномен, сформировавший отдельный мост между Ближним Востоком и Южной Америкой. То, что начиналось как стремление к экономической стабильности, быстро превратилось в целую цивилизационную линию, оказавшую влияние как на внутриполитическую динамику Сирии, так и на политическую архитектуру Венесуэлы. Сегодня этот трансокеанский союз приобрёл символическое имя: «Сувейдасуэла».
В 1950-е годы Сирия переживала период хронической нестабильности: сменявшие друг друга военные перевороты, слабая экономика, разорённая сельская местность и рост межконфессиональной напряжённости. На этом фоне Венесуэла представлялась настоящим Эльдорадо — страной с быстро растущей нефтяной экономикой, стабильной политической системой и открытым обществом.
Адиль аз-Зугайир, бывший депутат от Объединённой социалистической партии Венесуэлы и сам выходец из друзской семьи, вспоминает: «Мой отец эмигрировал в Венесуэлу в 1950-х годах по экономическим причинам. Он был обычным фермером, а Сирия тогда катастрофически нуждалась в стабильности. Венесуэла, напротив, процветала и открывала свои двери для иммигрантов со всего мира — итальянцев, португальцев, арабов. Нас принимали с распростёртыми объятиями».
Но причины переселения не ограничивались экономикой. Для религиозного меньшинства, исторически сталкивавшегося с преследованиями и маргинализацией, безопасность играла не меньшую роль.
«Одним из главных факторов была именно религиозная толерантность Венесуэлы. Мы, друзы, не раз становились жертвами насилия в Сирии и Ливане. А в Венесуэле не было сектантства. Это была страна, где можно было просто жить», — подчёркивает аз-Зугайир.
С течением времени друзская община не просто ассимилировалась в венесуэльском обществе — она вошла в самую сердцевину власти. С приходом Уго Чавеса в 1999 году и его лозунгами «боливарианского социализма» представители арабской и в частности друзской диаспоры стали занимать важные посты в государственном аппарате.
Центральной фигурой стала семья Эль-Айссами. Тарек Эль-Айссами при Чавесе был министром внутренних дел, губернатором, а позже — вице-президентом по экономике и главой нефтяного гиганта PDVSA при Николасе Мадуро. Его сестра Хайфа Эль-Айссами представляла Венесуэлу в Международном уголовном суде. Это не просто карьерный рост, а показатель интеграции, равной которой не достигла ни одна другая ближневосточная диаспора в Латинской Америке.
Хотя сегодня Тарек Эль-Айссами находится под арестом по обвинению в коррупции, его политический путь остаётся ярким символом того, насколько глубоко друзская община проникла в вены венесуэльского государства.
Венесуэла внутри Сирии
Пожалуй, наиболее яркий и парадоксальный аспект этой истории — то, что Венесуэла как бы «переехала» обратно в Сирию. В городе Сувейда — духовном и демографическом центре сирийских друзов — до начала сирийской гражданской войны проживало, по оценкам, от 300 до 500 тысяч человек с венесуэльскими связями.
Именно поэтому Сувейду называют сегодня «Маленькая Венесуэла» или «Сувейдасуэла». Венесуэльские акценты слышны в уличной речи, на витринах магазинов — товары из Каракаса, в ресторанах — арепы и какао, а у многих жителей — двойное гражданство.
«Около 20% населения Сувейды имеют венесуэльские корни. Это не просто цифра — это культурное и политическое явление», — подчёркивает аз-Зугайир.
Во время официального визита в 2009 году сам Уго Чавес посетил Сувейду и произнёс символическую фразу: «Я чувствую себя здесь как дома. Сувейда — как Венесуэла. А Венесуэла — дом и брат Сирии».
Так возникла уникальная формула: друзы стали связующим звеном между арабским Востоком и Латинской Америкой. В отличие от других диаспор, эта связь не прерывалась, а наоборот, усиливалась с годами. Политические, семейные и даже военные связи — всё это превратило друзскую общину в неформальный канал общения между Каракасом и Сувейдой.
Это особенно важно на фоне политического кризиса в Сирии. Венесуэльские паспорта и контакты помогали друзам выживать, выезжать, получать гуманитарную помощь и даже вести бизнес.
Но у этой симбиотической связи есть и оборотная сторона: она стала раздражающим фактором для сирийских властей. Пророссийское и проиранское правительство Дамаска с подозрением смотрит на «латиноамериканский фактор» в Сувейде, особенно учитывая радикальные заявления шейха Хикмета Хиджри, выросшего между Каракасом и Дамаском.
В условиях, когда государственность Сирии подорвана, а региональное влияние Ирана и России низложены, друзы оказались в положении, где их историческая гибкость обернулась новым вызовом. Они не просто религиозная община — они транснациональный политический субъект. Их идентичность давно вышла за пределы сектантства, и Венесуэла стала важной частью этой новой парадигмы.
«Сувейдасуэла» — это не шутка, а диагноз эпохи. Эпохи, в которой один народ может быть домом одновременно в двух мирах. И в обоих он будет политически значимым.